Операция "Яманак" - [6]

Он взял запечатанный мешок с вещами Лойз Мартинец, набор миниатюрных инструментов часовщика и сел на кровать, вытянув ноги. Через десять минут упорной работы печать Департамента Контроля Окружающей Среды оказалась аккуратно подрезанной с одной стороны, открыв клапан.

Шеврон вывалил все содержимое мешка около себя на кровать и стал перебирать вещи по одной. Здесь были восьмиугольные часы на браслете из сплава золота и серебра, кольцо с натуральным аметистом в овальной оправе; упругая золотая спираль с прядью прекрасных черных волос, запутавшейся в ней, словно она была выдернута в спешке; широкий пояс из продолговатых бронзовых пластин со змеевидной застежкой; бронзовый нарукавник кельтского образца; запечатанное письмо, несомненно, от Грира, и дневник в переплете из красной марокканской кожи.

Шеврон перелистнул страницы. Мартинец каждый день что-нибудь записывала. Ничего сверхважного, но она точно подмечала разные небольшие особенности у людей. У нее даже имелась пятибалльная шкала, чтобы их оценивать. В дневнике упоминалось о приезде Бьюкза, который вызвал у нее болезненные мурашки. Он был дважды помечен буквой Σ. Видно было, что она интересовалась людьми, любила и неплохо понимала их. Пожалуй, это могло быть чем угодно, но не дневником самоубийцы.

Шеврон увидел свое собственное имя, помеченное — буквой А с вопросом. К тому же, она с уважением упоминала о его шраме. «Должно быть, несчастный случай на производстве. Но я не очень верю в это. Больше похоже на ожог от высокочастотного излучения. Этому соответствует повреждение тканей. Когда я коснулась его руки, он бросил на меня очень внимательный взгляд. Я подумала, что не так-то просто близко сойтись с этим человеком. Одинокий мужчина, держащийся особняком, но если он даст волю своим чувствам, то будет ужасен».

В последний день записи не было. Возможно, она просто не успела ее сделать — события застигли ее врасплох. Это подтверждала и последняя запись.

«С самого утра отвратительное настроение, хотя никогда прежде ничего подобного не испытывала. В чем смысл существования здесь? Какой смысл принимать пищу, работать, засыпать и просыпаться и проделывать это снова на следующий день? Мне кажется, я не вынесу еще один день, подобный сегодняшнему».

Вот и все. Шеврон мог мысленно представить ее, одетую в платье, прелестную, полную сил и живую. Теперь она была мертва, и это было паршиво. Бессмысленная случайная жестокость.

Он запихнул вещи обратно в мешок и запечатал его. Затем взвесил на ладони письмо Бьюкза. Казалось, не было никакого смысла предпринимать тут что-либо, но ему, по крайней мере, надо быть последовательным.

Скорее всего, тут ничего не было, только высказывания Бьюкза: бессвязные сентенции с множеством уводящих в сторону уточнений, так что было почти невозможно уловить какой-либо смысл. Шеврон переложил письмо на тумбочку и поставил рядом настольную лампу. Затем он извлек из своего набора отдельные детали, которые, собранные вместе, превращались в миниатюрную фотокамеру, мотающую пленку из фильтра сигареты. Она могла снимать с любого положения, и при этом в комнате мог находиться кто-либо посторонний. По крайней мере, это подтвердило бы, что он мастер своего дела.

На часах 16.00. Подошло время заняться своими собственными делами. Шеврон отправил пакеты по почте, включая свою собственную небольшую посылку, и нанял песчаный автомобиль, который должен был доставить его на Взморье.

Это была открытая, без боковин, небольшая маневренная тележка с широкими ободами спереди и сзади, так что какой-нибудь резвый юнец мог управлять ею стоя.

Жара понемногу покидала день. На дороге к побережью царило оживленное движение, словно в это время суток город обратился в паническое бегство к морю.

Через три километра Шеврон проехал сквозь радужную арку, искусно установленную на тонком основании.

Лабадийское побережье возникло в разноцветных огнях, зажженных заранее, чтобы не быть застигнутыми врасплох короткими экваториальными сумерками.

Шеврон оставил тележку на стоянке, которая заполнялась словно через узкий шлюз, и протиснулся сквозь толпу к эспланаде, протянувшейся вдоль всего залива.

Сверкающие краски, меняющиеся узоры из золотистой охры, голубовато-зеленого, кобальтового, ализаринового цветов. Все оттенено черной, цвета слоновой кости или темно-коричневой кожей. Казалось, все женщины вышли словно напоказ, заманчиво покачивая бедрами, позвякивая украшениями из драгоценных камней и испуская флюиды многочисленного гарема.

Нескольких светлокожих поблизости было вполне достаточно, чтобы сделать его незаметным в толпе. Шеврон вытащил доску для серфинга из груды под пальмовым деревом и спихнул ее с обрыва прямо на берег.

У кромки воды он, следуя приятному обычаю страны, скинул защитного цвета рубашку, шорты и вошел в море, таща за собой доску, — странное рогатое животное, лишенное какой бы то ни было оригинальности.

Проплыв пятьдесят метров в теплой, быстро несущейся воде, Шеврон вскочил на большую волну, рассчитал ее падение и бросился вперед.

Время остановилось. Скорость, грохот, бурлящий пенистый водоворот, полное уединение. До тех пор, пока не упадешь в мелкий песок. На мелководье у его локтя внезапно возникла девушка с волосами, забранными под тюбетейку. Вода стекала по ее плечам, словно вырезанным из эбенового дерева, и каплями сбегала с кончиков ее упругих грудей.