Операция «Ультра» - [4]

Деннистон сам отправился в Польшу и с торжествующим видом, но в полной тайне привез новую, в полном сборе, электрическую шифровальную машину «Энигма». Теперь мы знали, что ее выпускают тысячами и что она предназначена для ведения всех секретных радиопередач огромной военной машины.

Трудно в нескольких словах объяснить устройство этой шифровальной машины, поэтому я не намерен описывать действие сложной системы электрически соединенных вращающихся барабанов, вокруг которых помещаются буквы алфавита. Пишущая машинка вводит текст сообщения в машину, где буквы размножаются барабанами так, что, как считалось, группе лучших математиков потребуется месяц, а то и больше, чтобы сделать все перестановки, необходимые для получения правильного ответа на одну лишь установку шифра. Установка барабанов относительно друг друга была ключом, который, без сомнения, должны строжайшим образом охранять как отправитель, так и получатель.

Неудивительно, что немцы считали свой шифр абсолютно надежным.

Мы имели теперь в руках настоящую машину. Но разве не стояли мы перед неразрешимой задачей? К августу 1939 года Деннистон и его государственная школа кодов и шифров переехали в Блечли-Парк, уединенный загородный дом, который шеф еще раньше приобрел в качестве убежища. Туда же перевезли и машину.

В сентябре 1939 года Интеллидженс сервис тоже эвакуировали в Блечли-Парк, милях в пятидесяти к северу от Лондона, близ шоссе и железной дороги, идущей на северо-запад. Это был большой, довольно богато украшенный длинный двухэтажный дом из красного кирпича с деревянными фронтонами и претенциозным портиком в пышном поздневикторианском стиле. Вероятно, его построил один из владельцев кирпичных заводов, которыми изобилует этот богатый глиной район. В доме было комнат двадцать, а то и больше. Его окружали просторные зеленые лужайки с правильными рядами кедров, площадка для крокета, обнесенная низким заборчиком; осевшая ограда, невидимая из дома, создавала впечатление открытого пространства. Впоследствии нам полюбилось это место, где можно было приятно посидеть и позавтракать.

Блечли — небольшой городок, не отличавшийся красотой. В пяти милях от него находились Уоберн-Парк и аббатство, где жил герцог Бедфордский. На широких лужайках Блечли был воздвигнут ряд деревянных бараков, и я со своим небольшим штатом разместился в корпусе № 3. Однако жили мы по окрестным квартирам. В большом доме хозяина близлежащей глюкозной фабрики, где я поселился, моими соседями оказались несколько сотрудников государственной школы кодов и шифров. Это были веселые ребята, хотя порой их разговоры были выше моего понимания. Некоторых я знал еще по Лондону, где мы работали в одном здании. Они хорошо разбирались в шифрах, и теперь, когда мы получили одну из последних гитлеровских шифровальных машин «Энигма», появилась возможность довольно точно понять ее действие при всей ее сложности. «Энигма» — древнегреческое слово, в переводе означающее «загадка», — было очень удачным названием. Теперь мы могли наконец точно скопировать машину.

Не в серокаменном четырехугольнике старинного университетского колледжа, а в обычном английском загородном доме, окруженном зелеными лужайками с одинокими деревьями, собрался самый цвет науки, интеллектуальные львы. В Блечли прибыли несколько самых выдающихся математиков современности. Александер, Бэббедж, Милнер Барри, Гордон Уэлчмен — это были имена, о которых шептались в шахматном мире. Деннистон уговорил их покинуть комфортабельные лаборатории в университетах и присоединиться к нашим секретным сотрудникам, чтобы попытаться доказать или опровергнуть теорию о том, что если человек способен сконструировать машину для постановки математической задачи, то он может точно так же сконструировать машину для ее решения.

По общему признанию, самым выдающимся среди наших сотрудников, занимающихся «Энигмой», был Дилли Нокс. Это был совсем молодой, высокий, даже долговязый человек с непокорной черной шевелюрой, а его взгляд за стеклами очков, казалось, всегда был устремлен куда-то далеко. Как и умерший в момент своего триумфа Митчелл, конструктор истребителя «спитфайер», склонившего чашу весов в нашу пользу во время битвы за Англию, Нокс, зная, что он неизлечимо болен, отдавал все силы, чтобы разрешить проблему вариантов «Энигмы», введенных немцами для дальнейшего усложнения шифров между 1940 и 1942 годами. Как и Митчелл, он умер, завершив свою работу. Дж. X. Тилтмен, другой блестящий талант, был позаимствован у армии. Высокий темноволосый человек с коротко подстриженными усиками, он неизменно носил форменные клетчатые брюки своего полка, которые со временем сменил на зеленые широкие вельветовые брюки, считавшиеся не совсем уместными в 1939 году. Оливер Стречи, высокий, немного сутулый, с седеющими волосами и широким лбом, был индивидуалист; его глаза за стеклами очков всегда улыбались, словно он находил жизнь ужасно забавной, за исключением тех случаев, когда наш хозяин в субботнее утро, стоя у нижней ступеньки лестницы, собирал у нас чеки. Оливер был на редкость одаренным музыкантом. По-моему, он играл на нескольких инструментах, но больше всего любил играть в четыре руки с Бенджамином Бриттеном на огромном фортепиано в своей довольно неряшливой лондонской квартире. Был среди нас и «Джош» Купер, с которым я виделся довольно часто, так как он занимался главным образом авиационными делами. Это тоже был блестящий математик. Хотя ему еще не было сорока, он пользовался очень сильными очками; казалось, ему часто мешали прямые черные волосы. Дик Притчард, молодой, высокий, гладко выбритый, круглолицый, с тихим голосом, по любому вопросу мог говорить с мудрой проницательностью. Он тоже был очень музыкален. В то время меня поражало, как часто искусство разгадки чужих шифров бывает тесно связано с превосходными математическими и музыкальными способностями. Играть по вечерам в бридж с этими людьми было страшновато. Им все давалось легко, а разговор с ними всегда был интересным. Я с удовольствием пробыл бы дольше в нашем загородном убежище, но вскоре стало ясно, что «странная война» будет продолжаться всю зиму 1939/40 года, поэтому я увез свой маленький штаб обратно в Лондон, чтобы быть ближе к министерству авиации. В Лондоне мне очень не хватало профессорской атмосферы Блечли.