Операция «Шторм» - [27]

Нас, матросов, пытавшихся навести хотя бы какой-то порядок, была лишь маленькая горстка. В ходу были приклады и кулаки, и все равно мы мало что могли сделать.

О защите города никто уже не думал. Был отдан приказ: «Таллин оставить!»

Немецкие снаряды рвались на крышах складов, окружавших гавань. Сверху градом сыпались осколки, впиваясь в тела или барабаня по мостовой.

Кто потрусливее, забились под погрузочные мостки, выжидая удобного момента, чтобы шмыгнуть на катер.

И вдруг откуда-то из-за складов вывернулся матрос:

- Кто за мной? Надо придержать немцев.

Я не сразу узнал его: так он был не похож на себя - брюки и бушлат разорваны, бескозырка съехала на ухо, по щеке текла кровь.

В один миг его окружили человек двадцать матросов и солдат и следом за ним бросились за склады…

Это был Женя Смирнов, наш владимирский парень, ныне работающий на заводе «Автоприбор». Мы с ним были одного призыва и вместе начинали службу на морском аэродроме под Таллином.

Уже много позднее я спросил, что заставило его тогда пойти на этот почти безрассудный поступок, которого от него никто не требовал. Он ответил:

- Не знаю. Надо было…

Из гавани ушли мы последними на торгаше-лесовозе «Папанин» - громадине в десять тысяч тонн водоизмещением. На борту находилось около тысячи человек гражданского населения. Сладить с таким муравейником было делом нелегким, и нас, матросов, тут же зачислили в состав корабельной команды.

Женщин и ребятишек кое-как удалось запрятать в трюмы, чтобы скоплением людей на палубе не привлекать немецкие самолеты. Там же в трюмах находилось и несколько десятков специальных машин - аэродромных стартеров, бензозаправщиков, ремонтных «летучек». Все они пришли в порт своим ходом - в баках было горючее - и представляли пороховую бочку для первой же немецкой зажигалки.

Когда разместили людей, мне поручили наблюдение за минами по правому борту, а в случае налета вражеской авиации подносить снаряды к одному из зенитных орудий, установленных на палубе.

Ночью уйти не удалось. Немцы набросали в заливе столько мин, что судну невозможно было сделать ни одного движения. Только на рассвете снялись с якоря.

Часов до десяти шли спокойно кильватерным строем, вытянувшись в бесконечную цепочку. Боевые корабли были впереди и все больше отрывались от нас, в конце концов они пропали из виду. С десяток торговых судов- наш «Папанин», «Казахстан», «Ленсовет» и другие- остались под охраной нескольких катеров.

Растаяла полоска эстонского берега. Кругом море, а над нами, как на грех, ясное солнечное, небо. И вот тут началось.

Справа на небольшом отдалении мелькнул перископ немецкой подводной лодки, и все наши трюмные пассажиры, боясь потонуть вместе с судном от удара торпеды, мигом оказались на палубе. Белый кипящий хвостик буруна вскоре скрылся. На палубе стало тихо, люди присмирели и насторожились. Перископ опять появился, теперь слева.

Наиболее предусмотрительные одели спасательные круги. Только дети оставались спокойными: им даже нравились эти пенящиеся бурунчики.

Катера носились, как угорелые. В корпус судна хлестали разрывы глубинных бомб, но сорвать полностью торпедную атаку подводных лодок не удалось. Первой жертвой оказался крупный транспорт, идущий впереди нас. Огромный фиолетово-малиновый столб взметнулся метров на двести и застыл, напоминая гигантский гриб. Через несколько секунд он сел. Корабля уже не было.

Мы шли одним и тем же курсом и когда приблизились к этому месту, в мазуте, среди глушеной трески, плавали бревна, ящики и доски. За них цеплялись уцелевшие люди. Некоторых подобрали на катера, человек десять удалось втащить на веревочном трапе к себе на борт, а многие так и остались плавать: началась воздушная атака «юнкерсов».

Прятать людей в трюмы теперь было бессмысленно. На палубе кишмя кишело - негде курице клюнуть, и вся эта масса беспорядочно двигалась, мешая вести огонь по пикировщикам, и замирала только тогда, когда от самолета отрывались бомбы и с воем неслись вниз. Часа три отбивались успешно, и бомбы ложились то по правому, то по левому борту.

Водяные смерчи взвивались выше капитанского мостика, обдавая палубу брызгами. Пробоины тут же заделывали деревянными клиньями с паклей и полным ходом продолжали идти вперед.

Немцы наглели. Аэродром был у них где-то поблизости. Самолеты появлялись над горизонтом, в береговой дымке, через каждые пятнадцать - двадцать минут, быстро набирали высоту, разворачивались на боевой курс и пикировали, почти касаясь судовых мачт. Первые две бомбы попали в кормовую часть - в самую гущу народа. Одна разорвалась прямо на палубе, а другая, пробив ее, ринула внутри, в трюме. Палуба мигом опустела - людей сбросило за борт. Некоторые изуродованные трупы так и впечатало в железные надстройки, а из трюма повалил черный дым. Там начался пожар. Осколком в грудь навылет тяжело ранило капитана. Он все время находился на открытом мостике и сам командовал ходом корабля, лавируя между бомбами, уходя от торпед и мин. Почти семидесятилетний старик, еще в мирное время ушедший на пенсию, он не захотел доживать свой век спокойно и с началом войны вернулся на флот. Умирающего, вместе с другими ранеными его переправили на катер.