Операция «Шторм» - [23]
И действительно, до Копорья мы добрались благополучно, не потеряв ни одного человека, даже не имея раненых, хотя нам несколько раз пришлось вступать в перестрелку с немцами. Красников так умело располагал нас на местности - то среди валунов, то в лощине, то за деревьями, что немцы всякий раз оказывались в невыгодном положении.
А залитое июльским солнцем Копорье жило мирной жизнью. На траве у домов играли ребятишки. По улице проходили озабоченные повседневными делами жители. Работали чайная, магазин. Единственное, что напоминало о войне,- это обилие людей в военной форме и различных специальных автомашин, которые стояли на самой деревенской улице под купами деревьев и в проулках между огородами, выкинув штыревые антенны или распустив кабели и шланги к разным приборам.
Нас, троих аэродромных связистов, поселили в дощатом сарайчике чуть ли не на средине летного поля. Зачем он тут оказался, этот сарайчик, никто из нас и не понял.
В сарайчике были двухэтажные нары. Двое из нас в любое время суток могли отдыхать, третий должен был дежурить с телефонным аппаратом на взлетной площадке у самолетов, потому что дежурные летчики из машин не вылезали. Они так и спали в кабинах, одетые в полное боевое снаряжение. В нашу задачу входило держать связь между ними и командным пунктом, передавать им приказы на вылет.
В первую ночь никто из нас не дежурил, и мы, уставшие за время перехода из Таллина, как только вошли в сарайчик, так и распластались на нарах,сняв с себя одни лишь бушлаты.
Разбудил нас страшный грохот и вой пикирующих на аэродром самолетов. Сарайчик шатался из стороны в сторону, зияли дыры, пробитые осколками. Мы выползли на улицу. Что здесь творилось? Немецкие самолеты-сколько их, двадцать, тридцать - кружились, как саранча, взвывая и пикируя, пачками сбрасывая мелкие бомбы. Кто-то из наших летчиков успел подняться в воздух и один против всей этой армады вел бой. Но что он мог сделать? Уже горели на линейке самолеты, горело каменное здание, где жили свободные от вахты летчики и мотористы, горела земля. За оврагом с обоих концов и в средине горело Копорье. Крики, вопли, стоны - все перемешалось. А бомбы все сыпались и сыпались.
Каменное здание рухнуло, похоронив под обломками несколько десятков человек, сгорели самолеты, сгорел и наш злополучный сарайчик, а вместе с ним и мой комсомольский билет, лежавший в кармане бушлата. Потом было стыдно за себя, потому что забыл в тот момент о комсомольском билете… Краснея, я стоял перед комиссией, решавшей вопрос о выдаче мне дубликата, а в это время на восток, в сторону Ленинграда, по проходившему рядом шоссе бежало население Копорья - старики и старухи, женщины и дети… Люди бежали, побросав все, что было у них нажито за многие годы…
От Копорья мало что осталось - закопченные печи, путаные обрывки телефонных проводов, скрюченное сплавившееся железо крыш, опаленные тополя и березы. Черным был и аэродром. Горелая трава хрупко ломалась и пылила копотью под ногами. Запах гари несколько дней перебивался отвратительным запахом паленого мяса…
«Эх, ты, богатырь на одной ноге, - думал я про пастуха.- В Копорье пасти коров собираешься. Нет твоего Копорья, и освободили пока одно лишь географическое название. А ты про лепешки, про баб молодых… А может, ты всерьез веришь, что оно есть? Ну и хорошо, верь.
Копорье будет. Уже есть земля, пусть истерзанная, залитая слезами и кровью, но нашинская, родная…»
Поздно вечером в палату зашла Татьяна Васильевна и присела на мою койку.
- Ну, какие пироги, Балтика?
- Ничего вроде.
- Ничего - это нет ничего…
Она еще шутила после пятнадцати или двадцати операций. Я повернул к ней лицо, и мы встретились глазами. Странно она на меня смотрела, как-то не так, как обычно смотрят люди. Слишком много было в ее взгляде участия, словно она хотела принять на себя половину того, что случилось со мной.
.. .Много спустя, уже выписавшись из госпиталя, я часто вспоминал о том, с каким виноватым видом я жался у порога ее комнаты, прощаясь с ней. Ну почему я тогда даже не поцеловал ее, хотя бы за то, что она сама и ее коллеги сделали столько доброго людям; Больше-то мне отблагодарить ее было нечем…
Чертовски интересная эта штука - жизнь.
Может быть, поэтому и бьется за нее человек до последнего.
АЛЕКСЕЙ КАБАНОВ
Не знаю, откуда он был родом. Возможно, с нашей Владимирщины. В селе Лаптеве Камешковского района есть несколько фамилий Кабановых, однако установить доподлинно, что Алексей родился именно здесь, не удалось. Некоторые Кабановы выехали из села давно, еще в двадцатых годах, и детей их никто не помнит.
А вот то, что он был типичным русским парнем, это несомненно. И глаза его сероватые, открытые, без какой бы то ни было хитринки, и волосы мягкие, светлые, как хорошо вытрепленный лен, и походка неторопливая, вразвалку, и характер спокойный, пока человека не рассердят,- все в нем было русское.
Чаще всего он был одет в серую матросскую робу. Темно-синие фланелевки и суконки, как ни старался специально для него подбирать старшина в портовом складе, все равно оказывались тесными: стоило Алексею свести впереди локти, и бедные одежонки трещали по швам. Он был невысок ростом, но широк в плечах и тяжел, как свинец. Когда проходил Кабанов по коридору, половицы поскрипывали.
