Операция «Шейлок». Признание - [12]

— Нам еще только предстоит осознать значение Холокоста, — ответил он серьезно, — но одно очевидно: эта трагедия не умалится, если случится второй Холокост и потомки европейских евреев, которые покинули Европу ради якобы безопасного убежища, подвергнутся коллективному уничтожению на Ближнем Востоке. На европейском континенте второй Холокост невозможен, потому что там случился первый. Но здесь он может произойти даже слишком легко, а если арабо-еврейский конфликт обострится, и надолго, то произойдет непременно — это неизбежно. Уничтожение Израиля при обмене ядерными ударами — сегодня гораздо менее фантастический сценарий, чем даже Холокост пятьдесят лет тому назад.

— Переселение более миллиона евреев в Европу. Роспуск израильской армии. Возвращение к границам тысяча девятьсот сорок восьмого года. Мне кажется, — сказал я, — что вы предлагаете окончательное решение еврейского вопроса для Ясира Арафата.

— Нет. Для Арафата окончательное решение такое же, как для Гитлера, — истребление. Я предлагаю альтернативу истреблению, решение не еврейской проблемы Арафата, а нашей собственной проблемы, решение, сопоставимое по размаху и масштабу с отжившим свое решением, которое получило название «сионизм». Но я не хочу, чтобы во Франции или любой другой стране меня поняли превратно. Повторяю: в послевоенный период, когда Европа по очевидным причинам не годилась для проживания евреев, сионизм, и только он, стал величайшей силой, вернувшей евреям надежду и мужество. Но, успешно восстановив духовное здоровье евреев, сионизм трагически подорвал свое собственное здоровье и теперь должен примкнуть к энергичному диаспоризму.

— Дайте, пожалуйста, определение диаспоризма для моей аудитории, — попросил я, а сам подумал: чопорная риторика, профессорская манера изложения, историческая перспектива, страстная преданность своей идее, мрачные обертоны… Что же это за мистификация такая?

— Диаспоризм стремится пропагандировать рассеяние евреев на Западе, особенно переселение израильских евреев европейского происхождения в европейские страны, где до Второй мировой войны проживало многочисленное еврейское население. Диаспоризм планирует возродить всё не на чуждом и зловещем Ближнем Востоке, но на тех же землях, где всё это когда-то процветало, а заодно предотвратить катастрофу — тот второй Холокост, которым чревато ослабление сионизма как политической и идеологической силы. Сионизм намеревался возродить еврейскую жизнь и древнееврейский язык в местах, где почти два тысячелетия не было условий для полнокровного существования ни той, ни другого. Мечты диаспоризма куда скромнее: от того, что уничтожил Гитлер, нас отделяют каких-то полстолетия. Если уж еврейских ресурсов хватило на то, чтобы за неполных полстолетия достигнуть целей сионизма, казавшихся фантастическими, то теперь, когда сионизм контрпродуктивен и сам превратился в первостепенную проблему еврейского народа, я совершенно уверен: ресурсы мирового еврейства могут достигнуть целей диаспоризма вдвое, а может быть, и вдесятеро быстрее.

— Вы говорите о переселении евреев в Польшу, Румынию, Германию? В Словакию, на Украину, в Югославию, в страны Балтии? И при этом осознаете, не правда ли, — спросил я у него, — насколько сильна ненависть к евреям, сохранившаяся почти во всех этих странах?

— Какой бы сильной ни была ненависть к евреям в Европе — а я не пытаюсь преуменьшить ее живучесть, — остаточному антисемитизму противостоят мощные нравственно-просветительские течения, основанные на памяти о Холокосте — кошмаре, который стал заслоном от европейского антисемитизма, даже самого лютого. В исламе подобного заслона нет. Истребление евреев не будет стоить исламу ни одной бессонной ночи — кроме ночи ликования. Думаю, вы согласитесь, что сегодня еврею безопаснее бесцельно шататься по Берлину, чем оказаться без оружия на улицах Рамаллы.

— А может ли еврей шататься по Тель-Авиву?

— Ракеты с химическими боеголовками в Дамаске нацелены не на центр Варшавы, а прямо на улицу Дизенгоф.

— Стало быть, диаспоризм сводится к тому, что пугливые евреи обращаются в бегство, евреи в панике снова удирают.

— Бежать от надвигающегося катаклизма — значит «удирать» разве что от верной гибели. Это бегство в жизнь. Если бы в тридцатых годах из Германии сбежало на несколько тысяч больше пугливых евреев…

— Их сбежало бы больше, — сказал я, — будь им куда бежать. Вы должны помнить, что в других странах их привечали не больше, чем приветили бы сегодня на вокзале в Варшаве толпу евреев, убегающих от нападения арабов.

— А знаете, что будет на вокзале в Варшаве, когда туда вернется первый железнодорожный состав с евреями? Целые толпы выйдут их приветствовать. Будет ликование. Будут слезы. Будут возгласы: «Наши евреи вернулись! Наши евреи вернулись!» Эту картину будет транслировать телевидение на весь мир. И какой исторический день для Европы, для еврейства, для всего человечества, когда вагоны-скотовозы, которые доставляли евреев в лагеря смерти, превратятся усилиями диаспористов в приличные, комфортабельные вагоны, везущие десятки тысяч евреев назад в их родные города и веси! Исторический день для памяти человечества, для торжества справедливости — и для искупления вины. На вокзалах, куда стекутся толпы, чтобы петь, плакать и праздновать, где люди с христианскими молитвами на устах преклонят колени и припадут к ногам своих еврейских братьев, — только там и только тогда начнет очищаться совесть Европы, — тут он сделал театральную паузу, а затем нанес последний штрих на эту провидческую панораму, заявив тихо и твердо: — И Лех Валенса, кстати, верит в это не менее горячо, чем Филип Рот.