Операция «Северный полюс». Тайная война абвера в странах Северной Европы - [7]

Я отправился к оберсту Хофвальду.

– Господин оберет, пожалуйста, отправьте меня на три дня в Париж!

– Вы только что оттуда. Зачем вам возвращаться?

– Господин оберет, здесь у меня нет ни одного человека, который сумел бы успешно внедриться во вражескую курьерскую или агентурную сеть, а я не сомневаюсь, что эти сети протянулись от Парижа и Брюсселя до Берна и Мадрида. Однако в Париже есть надежные люди, которые сидят там сложа руки, потому что не могут поладить с майором Федером. Я хотел бы перевести их сюда, так как вскоре здесь появится несколько вакансий.

– Вакансий? Откуда они возьмутся?

– Оттуда, господин оберет, что завтра-послезавтра я попрошу о переводе некоторого количества лишнего персонала. По моему мнению, IIIF – не место для щеголей с эполетами и без эполет, которых заботит лишь то, чтобы получать жалованье.

Хофвальд бросил на меня резкий взгляд. Это выпад в его собственный адрес или в адрес начальника Аста? Или, может, поспешность моих поступков покоробила осторожного дипломата? Его застали врасплох, уязвили его гордость? Он не терпел ничего, что не соответствовало его утонченным и продуманным представлениям о жизни. Любое торопливое решение, принятое без учета всех соответствующих факторов, пробуждало в нем недоверие.

Неуютная пауза затянулась надолго.

– Отложите вашу поездку, Гискес, до тех пор, пока не приедет шеф, – сказал он наконец. – Мы не знаем, что получится из его визита, и в любом случае мне хочется, чтобы следующие несколько дней вы были под рукой. После этого сможете отправляться в Париж. А сейчас давайте чуть углубимся в проблему персонала. Я не хочу, чтобы новички повторяли прежние ошибки.

– В этом вопросе я прошу вашего доверия, господин оберет. Мне нужен небольшой, но опытный штаб, без пассажиров. Если мы действительно хотим защититься от нависшей над нами неведомой угрозы, то самое первостепенное значение имеет надежность и тщательный выбор материала. Лично я не верю, что англичане заснули в ожидании, когда Гитлер проглотит их. Они уже слишком дорого поплатились за беспечность. Для тайной войны за нашей спиной у них есть все козыри, и вскоре они пустят их в ход. У них было много времени на необходимые приготовления, а я не хочу оказаться с пустыми руками, когда все придет в движение.

Хофвальд, как всегда дружелюбный, явно полагал, что я рисую слишком мрачную картину, но я видел, что произвел на него впечатление. Десять минут спустя я поговорил по прямой линии с майором Федером в парижской штаб-квартире абвера и договорился о визите на первой неделе сентября.

В промозглом холоде раннего сентябрьского утра роса широкими ручьями стекала по ветровому стеклу машины и капала на меня со старых деревьев, нависших над «наполеоновской» дорогой между Бредой и Антверпеном. Пограничный пост в Вюствезеле остался за спиной, и деревья по обе стороны от дороги улетали назад подобно частоколу. В таком темпе я прибуду в Париж как раз к обеду в штаб-квартире абвера в отеле «Лютеция». В этот раз срочных дел у меня не было, и быстрая езда служила долгожданным расслаблением после напряжения нескольких предыдущих дней, оставивших у меня массу впечатлений, в которых еще предстояло разобраться. Двухдневный визит шефа – адмирала Канариса – закончился накануне вечером официальным обедом в Ауде-Делене. Обед прошел превосходно. В дюжину гостей входили глава полиции безопасности и представители штабов вермахта. Когда после обеда гости разбились на группки, Канарис воспользовался возможностью спокойно поговорить по душам с Хофвальдом и Харстером, а затем, верный своему обычному распорядку, ушел в десять часов. Этот разговор дал нам всем пищу для затянувшейся до полуночи дискуссии. Каждый из участвовавших в ней четырех членов нашего маленького кружка подавал реплики в саркастическом или деструктивном духе, в зависимости от своего личного стиля.

Канарис подчеркивал необходимость работать в тесном контакте с ЗИПО и предупредил нас: «Смотрите, чтобы ваши раздоры не доходили до моих ушей в Берлине». Посвященным стало ясно, что он беспокоится за будущее абвера, рассматривая его как противовес тоталитарным амбициям штаб-квартиры имперской безопасности. Канарис мог делать свое дело лишь до тех пор, пока отношения между отделениями абвера и соответствующими органами ЗИПО и СД оставались мирными, без фундаментальных разногласий. Один конфликт взглядов на сферу деятельности абвера и разведслужбы рейха уже закончился признанием точки зрения имперской безопасности: такой результат был неизбежен, поскольку последняя занимала сильную позицию, а Кейтель, глава Верховного командования вермахта, был известен про-партийными настроениями.

Мы часто обсуждали личность Канариса, с его зачастую противоречивыми приказами и порой непостижимыми намерениями. Этот низенький человек с копной седых волос, должно быть, прекрасно смотрелся на мостике корабля, а его большие голубые глаза, неизменно умные и бдительные, выдавали в нем офицера старого имперского флота. Он пользовался любой возможностью, чтобы сменить свою адмиральскую форму на штатское платье. Утром в день своего прибытия он устроил смотр встречавшему его строю офицеров. Ему называли имена, а он пожимал каждому руку, приветствуя старых сотрудников кивком и взглядом прищуренных глаз. Канарис избегал произносить готовые речи и ограничивался немногими энергичными, порой забавными фразами, умея парой предложений кристально ясно выразить свою точку зрения. В разговоре с двумя-тремя людьми с него быстро спадала маска отчужденности, и тогда он раскрывался как великий знаток человеческого ума. В его приятном, мягком голосе звенела сила внутреннего убеждения, за которым стояли десять лет успешной работы в разведке. Перед войной видная английская газета, намекая на греческую фамилию и происхождение Канариса, писала: «Главой своей военной разведки Гитлер сделал самого восточного из своих офицеров». Это был смелый выпад в адрес нацистов с их расовым комплексом, но относительно Канариса автор попал в самую точку, вероятно не зная этого. Сочетание в Канарисе непроницаемости, ума и хитрости казалось его врагам тем более тонким, поскольку оно редко встречалось у старших офицеров вермахта. Но никто не знал Канариса до конца, даже самые близкие к нему люди. Сразу же после войны начались бесконечные дискуссии по поводу мотивов, которыми он руководствовался, но в тот момент мы знали лишь то, чего он не хочет – а именно какого-либо нарушения неписаных законов гуманности. В этом отношении он никогда не отступался от решительного отрицания ложных ценностей, которым поклонялись в Германии времен Третьего рейха, хотя, как опытный солдат, он хорошо знал, что война диктует свои законы.