Операция прикрытия - [32]

— Слушай, Иван, — сказал конструктор. — А ведь ты такое открытие сделал, оно ведь Нобелевки заслуживает, не меньше!

Дикунец порозовел.

— Только, брат, не получишь ты Нобелевки, — безжалостно продолжил Королев. — При нашем режиме секретности орден ты еще можешь на грудь получить, но ведь не больше. Засекретят все это так, что потом сам будешь бояться — не разговариваешь ли ночью, не сделал ли лишней записи в своем дневнике. Только не говори мне, что работаешь не ради славы и почестей, это ведь хорошо, если слава и почести приходят к тем, кто их действительно заслужил, а не к тем, кто не знал рабочих мук и озарения.

С этими мыслями он возвращался на полигон, где безвестные инженеры и работяги ковали ракетный щит страны. Приглушенный рев мотора не давал сосредоточиться, Королев недовольно морщился, потом удобно прилег лбом к круглому и холодному иллюминатору и незаметно задремал.

Хороший сон снился Сергею Павловичу Королеву, из прошлой его, тогда еще счастливой жизни. Снился Сергею Павловичу Узун-Сырт, колышущиеся от ветра стенки палаток, худые лошади тащат в гору планеры, смуглолицый высоколобый Серега Люшин весело кричал:

— Серега! Я тут грека с погребком нашел! Какой у него розовый мускат, Сережа! Пальчики оближешь и вместе с мускатом проглотишь!

Проснулся он от осторожного прикосновения к плечу. Невысокий плотный летчик, чем-то неуловимо напоминающий черноморского краба-бокоплава, стоял рядом.

— Сергей Павлович, — растерянно сказал он. — Радио-грамма!

— Что? — не понял спросонья Королев.

— Радиограмма на борт поступила, товарищ Королев, — громко сказал летчик. — Житкурский лагерь накрылся!

Глава восьмая

Козинцев оказался неплохим помощником, только пользы в том Александру Бабушу было мало. Свидетелей, которые бы видели непонятные летательные аппараты или хотя бы что-то слышали о них, установить Бубушу не удалось, да и никаких особых, а потому кажущихся странными событий в районе не происходило. За неделю Александр Бабуш повстречался не с одним человеком, используя в качестве прикрытия удостоверение московского журналиста. Узнав, что перед ними журналист из Москвы, люди торопились рассказать о недостатках в снабжении, отсутствии должного количества угля на базах потребсоюза, да мало ли каких забот и претензий к местному начальству накопилось у местных жителей, и все они считали, что претензии эти должны обязательно разобрать Москва и непременно в курсе их бытовых забот должен быть вождь. Многие так и просили Бабуша: «Доложите, Александр Николаевич, товарищу Сталину, пусть он узнает!», по наивности своей полагая, что раз Бабуш московский журналист, то в Кремль он входит свободно, а к товарищу Сталину двери в кабинет раскрывает если не ногой, то телефонным звонком.

Бабуш так и доложил по поселковой радиостанции в управление, что ничего особенного в районе не происходит, обстановка нормальная, рабочая обстановка, а потому оперуполномоченному Бабушу здесь делать нечего, только время напрасно тратит, а между прочим, ему со странниками разбираться надо, да и исчезновение агентессы давало почву для довольно мрачных предположений — пристукнули странники старушку Зою, которая докладывала об их грязных делишках. Начальство Бабуша выслушало, но резонно заметило, что Александр Николаевич, похоже, хлебнул воздуха свободы в горных районах, вот этот самый воздух, значит, и бросился ему в голову, заставляя забыть о субординации. Известно ведь, что начальство всегда лучше подчиненных знает, что именно им делать надо, а уж московское начальство деятельность Бабуша и его начальства вообще на два года вперед распланировало, нечего, значит, о старушках разных плакаться, такая уж у старушек печальная участь — все, значит, в землю ляжем, все, как говаривал великий поэт, прахом будем,

Козинцев, слушая этот бестолковый разговор, весело ухмылялся и все потирал культю — последнее время Ивана Тимофеевича донимали фантомные боли. Все ему казалось, что несуществующая кисть руки у него болит. Бабуш про такое слышал, но сам, слава Богу, не испытывал. Но Козинцеву он сочувствовал — ничего хорошего в таких болезнях не было.

Наконец начальство успокоилось, еще раз порасспрашивало условными кодами о положении дел в районе — голос был далеким, словно Бабуш им с Луны докладывал, а в эфире свистело и хрипело, а потом голос начальства вообще затерялся в этом пространственном безобразии, оставив Бабуша в полном недоумении — возвращаться ему в область или еще немного погодить.

— Такие дела, Ваня, — растерянно сказал Бабуш. — Придется завтра еще раз на связь выходить.

Я думал, только у нас такой бардак, — невозмутимо сказал Козинцев, поглаживая отсутствующую кисть руки. — оказывается, в вашей епархии то же самое наблюдается. Ноты не расстраивайся, — с легкой усмешкой добавил он. — Тебе на пользу деревенская жизнь. Вон какой землистый приехал, а сейчас, Николаич, в тебе кровь заиграла, румянец на щеках гуляет, еще немного — и по бабам пойдешь. У нас тут одиноких много, после войны прежние мужики за Одером остались, а новые так и не приехали, не манит их, Саша, сибирское приволье.