Операция «Носорог» - [4]

Когда рассвело, все помыслы могучей носорожихи были о том, чтобы напиться, и она направилась к воде, огромный черный умирающий зверь шел к воде, ковыляя и хромая, и задняя нога подкашивалась, и всякий раз широкая темная спина кренилась, и глубокая кровавая рана на шее всякий раз открывалась, и обезумевшие глаза вылезали из орбит. И детеныш трусил за ней следом.

Солнце стояло высоко в небе, когда носорожиха приблизилась к воде. Раздувавшиеся громадные ноздри почуяли воду, и она разинула громадную пересохшую пасть, и детеныш тоже почуял воду. Вниз по длинному, сухому, накаленному косогору, через желтые, серые, бурые заросли ломилась носорожиха, волоча за собой бревно, хрипя, падая, одолеваемая нестерпимой жаждой и дикой болью. Семьсот метров… после долгого перерыва еще шестьсот… потом… потом еще пятьсот… четыреста… и сквозь чудовищную муку она явственно чуяла запах воды.

В двухстах метрах от водопоя бревно опять зацепилось. Застряло между двумя деревьями. Трос рывком натянулся, и носорожиха упала и начала брыкаться толстыми ногами, силясь встать, и в исступлении мотала головой и билась на земле, силясь встать и дойти до воды, но все ее движения и все рывки теперь были медленными, вялыми. Потом она обмякла, распластавшись на боку, заарканенная тугой удавкой, и могучие бока ее тяжело вздымались, и пасть была разинута, и ноздри раздувались, но встать она не могла. Воспаление образовало кровоточащий, гноящийся, толстый, широкий ошейник, и заднюю ногу опоясывала рана до кости.

Весь этот долгий жаркий день громадная носорожиха пролежала на земле неподалеку от воды. Иногда она пыталась встать. Иногда ей это удавалось, и она пыталась идти на трех ногах, и петля осаживала ее, врезаясь все глубже и глубже, и обезумевшая носорожиха неистово мотала опущенной головой, сражаясь с удавкой, хрипя от жажды и удушья, и снова падала на землю. Иногда она впадала в забытье. Но воздух еще поступал с хрипом в легкие, и адская боль приводила ее в себя, и она опять силилась встать и опять падала. Мухи облепили ее глаза и пасть и раны на толстой распухшей шее и на ноге. Потом явились муравьи, явились, привлеченные запахом крови, большие черные муравьи. Детеныш не отходил от матери и скулил. Ему было очень страшно и очень хотелось пить, но он не смел идти к водопою. Иногда он распластывался на животе рядом с ней и сосал. Иногда ложился на бок подле нее и даже засыпал. Но по большей части он бродил вокруг матери, подняв голову, озираясь по сторонам, непрерывно поводя ушами и повизгивая, и ему очень хотелось пить. Вечером к шее и к ноге носорожихи подступила гангрена, и начались самые страшные муки. Однако до смерти было еще далеко.

Ночью детеныш направился к водопою. Он двое суток не пил воды. Мучимый жаждой, слыша запах воды, он долго ждал, непрестанно шевеля ушами. Снова и снова порывался он пойти к воде. Вот тронулся с места, подняв голову и поводя ушами, ловя звуки и запахи воды. Осторожно пошел через заросли, остановился, опять пошел, нерешительно и тревожно поскуливая и оглядываясь на свою могучую родительницу, но мать не вставала, и уши его прижимались к голове, потом опять поворачивались в разные стороны, и он беспокойно озирался. Снова и снова отойдет вот так на несколько шагов, потом вдруг повернет и бежит обратно к матери и стоит, запыхавшись, подле огромной туши, прислушиваясь и озираясь. Появилась луна.

После многих повторных фальстартов детеныш отошел далеко от матери, озираясь по сторонам, ловя ноздрями запах воды, ловя запах ночи, останавливаясь и снова трогаясь; он шел через серебристо-золотисто-черные заросли вниз к водопою, и стоны матери доносились откуда-то издалека, и сердце его отчаянно колотилось, но иссушающая жажда пересиливала страх, и он уже увидал поблескивающую в лунном свете воду, и тут гиены набросились на него.

Гиены давно следили за ним, держась с подветренной стороны, и, когда до воды оставалось совсем немного, они бросились на него. Припадая к земле, выскочили из кустарника, спеша наперегонки к добыче, и он услышал их и повернул кругом и с визгом побежал обратно к матери, до которой было всего двести метров, и гиены, припадая к земле, гнались за ним в лунном свете, и он бежал и визжал и спотыкался, бежал со всей скоростью, на какую только был способен, и одна гиена прыгнула, нацелившись на его задние ноги, и поймала изогнутый петелькой хвостик и начисто оторвала его, но отчаянно бегущий, испуганный, скулящий детеныш чувствовал только дикий, терзающий душу ужас, а желтые зубы норовили схватить его мелькающие пятки, и он мчался сломя голову, мчался, отчаянно визжа, через снопы лунного света к матери, и рычащие убийцы гнались, щелкая зубами, за ним, и на полпути они настигли его. Одна гиена прыгнула ему на загривок, другая схватила заднюю ногу, третья впилась в переднюю ногу; он дыбился, и извивался, и кричал, и вырывался, но они висели на нем, вонзив глубоко клыки, и сбили его с ног, не отпуская хватки; он пытался встать и бежать, бежать, бежать, но они навалились на него со всех сторон, кусая, терзая, рыча, и они добрались до его кричащей глотки и дергали, рвали, резали его зубами, толкаясь в лунном свете, и клыки нашли дыхательное горло и вспороли его и вырвали прочь, и детенышу пришел конец. И они, не мешкая, распотрошили его и сожрали. Носорожиха слышала все, знала, что происходит, она пыталась встать и броситься на врага, брыкала могучими ногами и колотила по земле огромной головой, привстала и опять рухнула с обезумевшими глазами, издавая страшные хриплые звуки, снова и снова пыталась встать, пыталась что-то промычать детенышу, хотела разогнать гиен, и она билась на аркане все время, пока гиены убивали его и пока они разрывали его на части и с хрустом разгрызали его кости и пожирали его, и она продолжала биться еще долго после того, как они оставили окровавленный костяк и вприпрыжку удалились обратно в ночь. Всю ночь она брыкала толстыми ногами и билась могучей головой и пыталась что-то промычать и никак не могла подняться. В конце концов, она затихла, умирая, только шумно хрипела в ночи, и сердце ее разрывалось.