— Стив! — воскликнула Джинни. — Я тоже люблю тебя, но у меня не железные ребра…
Я вскочил на ноги.
— Мы прошли через это, — сам себе не веря, шептал я. — Мы действительно прошли через это. Мы действительно выиграли.
— О чем ты? — спросила она.* Спросила по-прежнему робко, но глаза ее уже сияли солнечным светом.
— Что ж, — сказал я, — думаю, что мы получили хороший урок смирения. Теперь мы знаем собственное подсознание куда лучше, чем знает его обычный человек.
Мгновенный озноб пронзил меня. Я подумал, что никогда обычный человек не оказался бы так близко к гибели, как мы.
На вторую ночь свадьбы! Но и сами по себе, мы могли оказаться на краю гибели. Нам противостояло нечто большее, чем притязание мелкого демона. Не случайно мы оказались в его логовище. Кто-то хотел нас уничтожить.
Теперь я полагаю, что Сила, желающая погубить нас, тогда еще лишь наблюдала. Она не могла сама нанести удар.
Никого, кто бы смог попытаться совратить нас, поблизости не было. И во всяком случае мы были здорово настроены против таких целей. Враг не мог вновь использовать кроющихся в нас глубоко ревность и подозрение. И не мог натравить нас друг на друга. И от подозрений и от ревности — мы были свободны, как никто никогда из смертных. Мы очистились от них.
Но Враг был терпелив и хитер, он выволок наружу все еще оставшееся в нас зло… И освободимся ли мы теперь от тоски и боли? Или он оставит нас в покое?
Не знаю. Но знаю, что внезапно мне открылись великолепные ночи, и что меня захлестнула, не оставившая места ни для чего другого, волна любви к Джинни. А когда много дней спустя мне вспомнилось то, что произошло на высившемся над морем утесе, это воспоминание было таким же смутным, как и все предыдущее, и я отделался от него, я решив небрежно и в шутку: забавно, что получив по башке, я всегда вижу одну и ту же галлюцинацию.
— В итоге, любимая, я узнал, как велика твоя тревога за меня. Ты последовала за мной, не зная, что может произойти… Когда я сказал, чтобы ты спасалась.
Она потерлась взъерошенной головой о мое плечо:
— И я узнала то же самое, Стив. Я рада.
Мы ступили на ковер.
— Домой, Джеймс, — сказал я.
И когда Джеймс взмыл в воздух, помолчав добавил:
— Подозревая, что ты смертельно устала.
— Ну, не особенно. Я еще слишком взвинчена… Нет, черт возьми, слишком счастлива…
Она сжала мне руку:
— Но ты, любимый мой, бедный мой…
— Я чувствую себя прекрасно, — ухмыльнулся я. — Завтра можем встать поздно. Выспимся.
— Мистер Матучек, о чем вы думаете?
— О том же, о чем вы, миссис Матучек.
Догадываюсь (в лучах луны плохо было видно), она залилась румянцем.
— Понимаю, очень хорошо, сэр. Все вышло так, как мы и предвидели…
Мы вернулись домой. На лето устроились на работу. И уволились, когда осенью вновь начались занятия. Ничего особенно серьезного, но, например, когда Джинни забеременела, нам пришлось продать ковер. С другой стороны, за эти два года семейной жизни, с нами не происходило ничего захватывающего, когда мы оставались наедине.
А потом сиделка подвела меня к кровати, на которой лежала моя любимая. Ее всегда, великолепного цвета лицо, было сейчас белым от вынесенных страданий. Но огненным пламенем разбросанные по подушке волосы, и хотя на глаза не опускались веки, никогда они еще не сияли таким ярким зеленым светом.
Я наклонился, поцеловал ее так нежно, как только мог.
— Эй, ты… — прошептала она. — Как ты себя чувствуешь?
— единственное, что пришло мне в голову, так этот дурацкий вопрос.
— Прекрасно, — она рассмеялась, а потом принялась меня рассматривать. — Но ты выглядишь так, будто вся эта чушь имеет под собой основания.
Действительно, многие акушеры, когда рождается ребенок, укладывают отца в постель. Но наш врач следовал наиболее распространенному заявлению, что максимум симпатической помощи жене я оказываю, когда потею в приемной. за последние месяцы я с таким остервенением учил все, относящееся к этому вопросу, что стал чуть ли не специалистом. Первые роды для такой высокой и тонкой женщины, как Джинни, должны быть трудными. Она восприняла это со своим обычным хладнокровием. В предсказании обратила внимание не только на то место, где руны указывали пол ребенка. Ибо только зная его, мы не опростоволосимся с выбором имени.
— Как тебе понравилась наша дочь? — спросила она.
— Она великолепна.
— Лжец, — она тихо рассмеялась. — Еще не было мужчины на свете, не ужаснувшегося, когда ему сказали, что теперь он должен именоваться отцом сморщенного комка красной плоти, ее рука потянулась к моей. — Но она еще станет красивой, Стив. Она такая беспомощная. Для нас она самая прекрасная на свете.
Я сказал себе, что не стоит орать прямо здесь, где в палате полно матерей. спасла меня своим вскриком нянька:
— Я думаю, вам лучше пока оставить вашу жену в покое, мистер Матучек. И доктор Акман предпочел бы, чтобы свидание закончилось. Ему пора идти домой…
Он ждал меня в помещении записи имени новорожденных. Я вошел, звуконепроницаемая дверь захлопнулась, и нянька запечатала ее, оттиснув на воске Звезду Давида. Это была современная больница, здесь применялись все меры предосторожности.
