Операция «Эрзац» - [7]

— Кто сильнее, тот и прав…

— Точно… Победителей не судят…

Над ними провизжал снаряд. Мямин втянул голову в плечи.

— Бьёт по заводу, — определил Разов.

— Зря кровь проливаем…

— А что делать?

— Кончать войну… Надеяться больше не на что…

— Как ты её кончишь?

— Здесь из нас месиво сделают! Живыми не уйти…

— Похоже…

На вражеской стороне взвились две зелёные ракеты, медленно рассыпались, и раскалённый пунктир трассирующих пуль прорезал темноту ночи. Разговор прервался. С немецкой стороны ветер донёс обрывок знакомой песни.

— Патефон… «Катюшу» поставили, — определил Разов.

— Нарочно завели, чтобы мы слышали.

— Они и на передовой — как в тылу.

— Им чего? Не сегодня-завтра протопают по нашим трупам до самого Невского…

— Думаешь, не удержимся?

— Брось притворяться! — зло сказал Мямин. — Сам знаешь! Советской власти — амба!

— Значит, и нам тоже?

— А ты как думал?

— Что же делать?

— Человек не баран, соображать должен!..

Разов бросил на Мямина быстрый вопросительный взгляд, тот понял без слов: как уцелеть, как выжить?

На этот немой вопрос Мямин ответил хриплым шёпотом, с трудом выдавливая тяжёлые слова:

— Перейти туда… к ним…

Разов продолжал молчать, ожидая, что ещё скажет Мямин, Он слышал его тяжёлое дыхание и, казалось, видел испуганно-вопрошающий взгляд.

— Ну? — снова прошептал Мямин.

— Боюсь, не поверят нам… пустят в расход, скажут, что подосланы советской контрразведкой.

— Мне-то поверят, за меня ухватятся.

— А что им за тебя хвататься?

— А то, что я осуждён трибуналом. Это, брат, немалый козырь. Осуждён за то, что сорвал доставку горючего в осаждённый город. Добавь к этому, что я разжалован из офицеров в рядовые. Как ты считаешь, это чего-нибудь стоит?

— Конечно… Но у меня-то нет ничего, никаких заслуг в этом смысле. Разве только то, что из партии исключили в сороковом…

— За что исключили?

— Засыпался на работе.

— На чём засыпался? Ты где работал?

— Полиграфист я. Цинкограф. Работал в типографии Ивана Фёдорова.

— А за что из партии?

— Делал «налево» штампы и печати некоторым артелям. Однажды за три тысячи смастерил даже штамп для прописки в Ленинграде, который в паспортах ставят. Ну, об этом, слава богу, не узнали, а то бы гнил сейчас в лагерях…

— Слушай, я вижу, ты совсем пентюх. Такой человек для немцев — находка.

— На это только и надежда…

— Увидишь, всё будет в порядке. За себя-то я не беспокоюсь. Трибунал, разжалование — это, конечно, неплохие козыри, но ведь это ещё нужно доказать. Наговорить можно что угодно. А у меня про запас есть, можно сказать, козырный туз.

— В таком деле козырных тузов не бывает.

— А у меня будет. Я заранее всё обдумал. Остался у меня в Ленинграде верный человек. Всё, что прикажу оттуда, — всё будет выполнять. Обо всём договорились.

— Тогда конечно… Тебе-то бояться нечего. А что за человек? О чём вы договорились?

— О чём надо, о том и договорились…

— Ну, если не доверяешь — твоё дело. Только зачем тогда и разговор?

— Я тебе доверяю… И так сказал много. А имена в таком деле, сам должен понимать, не называют. Погодя, может, и скажу, а сейчас ещё не время.

* * *

Информация Разова о последнем разговоре с Мяминым встревожила дивизионную контрразведку. Накануне было принято решение об аресте Мямина, но теперь, когда выяснилось, что в Ленинграде у него есть сообщник, с арестом следовало подождать: необходимо прежде узнать, кто этот предатель.

Разов не терял надежды вызвать Мямина на откровенный разговор, но понимал, что для этого нужна подходящая ситуация. И когда они снова оказались вдвоём в окопе охранения, Разов издали начал осторожный разговор:

— Говорят, скоро в наступление нас бросят… на убой, можно сказать…

— Мало ли что говорят. Пропаганда для поднятия духа! Об этом наступлении давно уже идут слухи, да, видно, кишка тонка.

— Боюсь, что на этот раз сбудется: знаю от серьёзного человека. Есть у меня товарищ в штабе полка. Вчера случайно встретились.

— Кто такой?

— Сам же учил имён не называть.

— Можешь фамилии не говорить, не в фамилии дело, а что он в штабе делает?

— Знает немало, — уклонился Разов от ответа.

— Член партии?

— Да.

— Он — как, в курсе твоих настроении?

— Догадывается, конечно. Иначе бы не стал говорить мне, что наступление обречено на провал, что на второй фронт нечего и надеяться. У тебя — человек в Ленинграде, а у меня будет в штабе полка. Ещё неизвестно, что немцам важнее.

— Тебе своего надо ещё обламывать, а когда? Уходить надо до наступления, нет у нас времени ждать.

— А я его здесь и трогать не буду. Я его оттуда заставлю плясать под мою музыку: у меня ключик к нему подобран, дело верное.

— Какой ключик?

— Понимаешь, жена его с пятилетней дочкой в июле эвакуировалась в посёлок Волосово. В июле эвакуировалась, а в августе немцы посёлок захватили. Соображаешь, как можно на этом сыграть? Придём туда — начну действовать. Дескать, не будешь выполнять задания — повесим и жену, и дочку, и мать. Никуда ему от нас не деться.

— Слушай, это же тоже козырный туз! Уж не Иванов ли это из штаба?

— Не спрашивай, ничего сейчас не скажу. Узнаешь перед уходом туда. Но и ты не должен от меня таиться.

— Согласен. Только ещё раз говорю: откладывать нам больше нельзя: начнётся наступление, мы окажемся не