Операция без выстрела - [86]

Микола Богданович Мамчур прибыл во Львов по вызову сына. В телеграмме Роман просил:

«Тату, если можно, приезжайте. У нас гостит тот человек с Херсонщины, который Вами интересовался».

Поблизости упал каштан. Мамчур наклонился, подобрал его и положил в карман. Некоторое время всматривался в фигуры прохожих, которые появились в конце аллеи. Потом они исчезли из глаз, и Микола Богданович углубился в свои мысли. Кто же он, тот незнакомый человек по фамилии Лысюк?

И Мамчур снова припомнил письма сына, студента университета.

…Роман проходил педагогическую практику в одной из школ Херсонской области. Он поселился на квартире у Назара Дмитриевича Лысюка. Хозяин внимательно присматривался к молодому Мамчуру и однажды поинтересовался:

— Скажите, Роман, вы похожи на своего отца?

— Да вроде похож. А почему вы спрашиваете?

— Мне все кажется, что я встречал вас тридцать лет назад. Может, то был ваш отец? Он воевал?

— Дошел до самого Берлина.

— А откуда вы родом?

— Из Галиции.

— Неужели вы его сын?! — воскликнул Назар Дмитриевич. — С тех пор прошло столько лет! Ни имени, ни фамилии я не помню… А вот лицо… Наверное, Роман, мы с вашим отцом однополчане. Перед отъездом во Львов Роман дал Лысюку свой адрес…

Микола Богданович поднял еще один каштан и глянул на аллею. Навстречу ему шел пожилой мужчина. Мамчур сразу узнал его. Да, это был человек, которого он называл когда-то… Сокирой.

После дружеских приветствий Микола Богданович внимательно оглядел своего давнего знакомого:

— А ты совсем не изменился, дружище.

— Эге, да где там! Встречались парубками, а теперь я уже дед Назар. Внук есть! Не веришь?

— У меня тоже дети взрослые. Ну, Романа ты знаешь. Он старший. И еще есть два сына.

Беседа Мамчура и Лысюка была долгой. Вспоминали про бои под Берлином, про страшные дни националистического подполья.

— В ту осень, в 1945-м, — сказал Лысюк, — много хлопцев пришло с повинной. Ну, эсбисты, сам знаешь, что с ними делали. И все-таки я выбрал момент, решился… Ночью, когда эсбисты и боевики из охраны задремали, я схватил автомат, дал по ним длинную очередь. Вылез из бункера — и в родное село! Пришел с повинной. Уговорил родителей переселиться в степные районы. Мы тут же уехали на Херсонщину.

— Это ты сделал хорошо, — сказал Мамчур. — Я за тебя очень боялся, ты был беспечным. Мне как-то еще в армии Чернота говорил, что тебя, как ненадежного, следует ликвидировать.

— Да. Я помню, ты вовремя меня предупредил. Скажу тебе, что и я за тебя боялся. Не дай бог, если бы эсбисты узнали, что ты под Берлином получил орден.

— Да, они многого не знали, — и чтобы перевести разговор на другую тему, Мамчур спросил: — А ты же с Калущины, не так ли?

— Да, из Перегинского района.

— А давно был дома?

— Очень давно. Думаю поехать. Как ты считаешь? — спросил Лысюк.

— А что здесь думать? Только ты ни Калущины, ни Перегинщины не узнаешь. Расскажу тебе про историю, что с Сычом приключилась.

— Он что, живой? — перебил Лысюк. — Признаюсь, не думал. За ним было…

— Ему повезло, — продолжал Микола. — Когда его судили, была уже отменена смертная казнь, и он получил срок. Вернулся Сыч с женой лет через десять или двенадцать. Приехал во Львов ночью, сел на попутную машину, доехал до Николаева, там сошел и направился в Роздол. Прошел несколько километров и говорит жене: «Ты знаешь, мы заблудились, ведь я свой Роздол знаю, а это какой-то город. Столько света, такие дома, да и дорога не наша. Где-то мы не там свернули. Это не Роздол». Вернулись они в Николаев, дождались утра и только днем поехали уже автобусом в Роздол, оказалось, ночью они в нем уже побывали. Устроился он на работу и как-то рассказал на собрании, как он думал, что заблудился. Один старик ему и сказал: «Ты, сынок, заблудился не в новом, а в старом Роздоле и долго блудил, но слава богу, что разобрался, живи с людьми, работай. Мы знали твоего отца, деда… Будь таким, как они, и тебе будет хорошо».

— Ну и как он?

— А что — как? Поклонился старику, работает, и работает хорошо, уже дети пошли в школу.

— Да, теперь трудно поверить, что и мы с тобой… Но как я рад, что вовремя… Ведь мы… Да что говорить…

Лысюк махнул рукой, отвернулся.

— Поверь мне, об этом не только тяжело говорить, тяжело думать… — и он опять обнял Мамчура.

— Я прошу тебя быть моим гостем в Роздоле, а потом поедем на несколько дней к тебе на Калущину. Как? — спросил Мамчур.

Лысюк не успел ответить, как подошел Роман.

— Вот и твоя копия. Ты был таким под Берлином. Спасибо тебе, Роман, — Лысюк взял руку студента, — ты помог мне через много лет найти дорогого моего друга, которому я обязан своей жизнью.

— Я все расспрашивал отца о вас, а он никак не мог понять, о ком идет речь, — и Роман с удивлением посмотрел на своего обычно сдержанного отца, смахнувшего слезу.

Видно, та давняя история была Мамчуру особо памятна.

По-разному напоминает о себе прошлое. Минули годы, десятилетия. Страна залечила раны войны, раны бандитских наскоков. Выросли сироты — теперь они отцы и матери счастливых детей. Поседели вдовы — они уже бабушки… Но все так же, с болью в сердце, вспоминают и рассказывают о пережитом ветераны. А памятники и обелиски безмолвно напоминают людям о пережитых годах фашистской оккупации, о бандитских бесчинствах и зверствах прошлых лет.