Операция без выстрела - [58]

— Скажи, друже, много мы прошагали за эту ночь? — спросил резидент.

— Километров сорок с гаком.

— А сколько в том гаке? Десять, пятнадцать километров? Ты уж привык, поэтому шутишь, а я никогда в жизни не совершал таких маршей. Все болит. Даже не знаю, как смогу двигаться дальше. Там, за границей, жилось легче. Да, Карпаты — это не мюнхенские трамваи! Долго еще придется топать волчьими стежками?

— Уже недалеко: километров двадцать с гаком.

— Выходит, половина вчерашней дороги? Знаешь, не так пугают меня эти двадцать километров, как твои гаки.

— Ничего, как следует пообедаем, и путь окажется не таким трудным.

— Погляди-ка, Микола, не завалялась какая корка в твоей торбе?

Мамчур проверил мешочек, рюкзак и, не найдя ничего съестного, развел руками:

— Ни крошки.

Над полониной и окрестными лесами разливался голос трембиты. Донесся он и до колыбы, взбаламутил утреннюю тишину.

— Снился мне тот петух, — зевая, промолвил Ильчишин. Он встал и, разминая ноги, прошелся по колыбе. — Так что, не будет нынче завтрака?

— Видать, не будет, — пожал плечами Микола. — Може, пойдем в лес и там дождемся связного?

— Айда. Подкормимся хоть ягодами. Я совсем ослабел от голода, друже.

Настоянные на солнце и росах, ягоды были сладкими и усиливали жажду. Нестерпимо захотелось пить. Ильчишин вспомнил, как вчера к вечеру они спустились в лощинку, где пробивался холодный ключ, как алчно припали к студеной воде. Теперь он много бы отдал за глоток воды чистой, как горный хрусталь!

Вдали была видна полонинская кошара. Гуцулы в пестрой одежде возились у костра. Издали они выглядели игрушечными человечками. На зеленом лугу паслись овцы.

Какое-то время Ильчишин молчал, присматриваясь к жизни полонины, к костру и овчарам, которые подбрасывали в огонь сухие дрова и свежий лапник, к синему дыму, что пересекал полосу лесов и стелился по далеким голубым верхам.

— Может, пошлем на полонину Бегунца, пусть принесет харчей и воды? — не выдержал эмиссар.

— Это опасно, — возразил Мамчур. — Лучше дождемся связного.

Ильчишин возмутился:

— Чего ты боишься людей! Ну, скажи, Микола, что эти овчары могут нам сделать? Местные проводники просто запуганы. Верю, были отдельные случаи, но надеюсь, дела наши не такие уж скверные?

— Так считают только за границей, — перебил Мамчур. — Они плохо знают этих людей. Мы же на собственной шкуре ощутили их «доброжелательность». Ой, друже, бывают такие случаи, что лучше о них не вспоминать. Гуцулы просто ненавидят нас.

— И эти тоже? — эмиссар показал глазами на полонину.

— Может, я немного преувеличиваю, но уверен в одном: без помощи местных жителей органы не обходятся.

Ильчишин передернул плечами, что-то буркнул и отвернулся. Он долго лежал в траве с закрытыми глазами.

Повернуло за полдень, солнце зажгло травы зеленым огнем, бросило тень от туч на ближние холмы, а связного все не было.

Орех и Бегунец молчали, лежа в траве, делали вид, что спят. Орех даже закрыл глаза.

Ильчишин снова заговорил:

— А что, если никто не явится? — еле шевеля пересохшими губами, спросил он.

— Найдем какой-нибудь выход, друже проводник. В конце концов все эти годы мы здесь не в куклы играли, знаем, что все не так просто в подполье, как думают за границей.

— Ну, не сердись, — примирительно сказал эмиссар. — Я очень рад, что ведет меня в краевой провод такой опытный конспиратор. Одна беда, есть очень хочется. А знаешь, мы должны были встретиться раньше, еще в сорок пятом, когда ты вместе с Горлорезом, Чернотой и Сокирой пробирался на Запад. Но тогда обстоятельства сложились неблагоприятно: Чернота погиб, унес с собой на тот свет пароли, да и Скоропадский вместе с Мартой уехали из Берлина. Как знать, может, это и к лучшему, что так все сложилось? Ты вернулся в подполье и хороши послужил Украине. Быть тебе проводником. Об этом я сам позабочусь.

Микола слушал Ильчишина, а сам поглядывал на стежку — не идет ли связной.

Тот явился ровно в четыре.

— Знакомьтесь, это друг Дорко, — отрекомендовал Микола крепкого парня в пестром киптарике и гуцульском капелюхе.

— Сразу видать, свой человек, — усмехнулся связной, увидев в руках эмиссара бесшумный автомат. — Да о чем запечалились-то, друже?

— Голодные мы, милый Дорко. А камни грызть не будешь и дерево нам не по вкусу. Тебя с харчами ждали. Развязывай-ка свою торбу!

— Я ничего не взял, — пожал плечами юноша. — А в колыбе чего ж не поели?

— Там не было еды, — вмешался Мамчур.

— Да как же! — воскликнул связной. — Брат при мне положил. Наверное, рыси сожрали, черт бы их побрал! Ну ничего, потерпите трохи. Поедим уж на месте.

— Э нет, — запротестовал Ильчишин. — Так не годится. Какое это путешествие, когда голод в глазах светится? Сбегай-ка, друже, на полонину и принеси чего-нибудь перекусить.

— Это только сдается, что до полонины близко, — молвил гуцул. — Гора крутая. Пока вернусь, не один час пролетит. А пора двигаться. Такой приказ имею. Если выступим засветло, быстрей до места доберемся.

— Может, и вправду, заскочим на полонину, но гуртом? Все равно надо с горы спускаться. Как думаешь, Дорко? — спросил Мамчур. — А потом пойдем в лес.

— Да, да, — подхватил Ильчишин, с благодарностью поглядывая на Миколу.