Операция 'Бассейн с подогревом' - [20]

"Удивительное дело. Кто бы мог предположить, в конце пятидесятых в Гамбурге, чем Bu-Beatles станут для всего мира ба-буквально через какие-то, какие-то пару лет?"

"Да, действительно, - соглашаюсь. - Никто бы не мог".

"А ты откуда?" - спросил хмырь, услышав акцент.

"Из России".

"Нет, серьезно? У меня ба-бабушка из России", - сказал хмырь.

"Похоже, здесь у всех бабушка из России", - отвечаю.

"А как ты попал сюда, ты что - студент?" - спросил хмырь.

Оказалось, что сам щупленький занимается музыкой, а подрабатывает в магазине, где торгуют недорогими картинами, рамами и т.д. Узнав, что я занимаюсь живописью, хмырь оживился.

"Эй, - крикнул он своему приятелю, развлекавшему двух девиц на диване у телевизора. - А что если нам продать этому парню па-пару картин? Он на ху-художника учится".

Тут его приятель расхохотался, а потом сказал: "Надо будет предложить это Стэну в понедельник".

"Стэн - это мой ба-босс", - пояснил хмырь.

Я вежливо улыбнулся.

"А скажи-ка мне такую вещь, - спросил вдруг хмырь. - Ты, наверное, полагал, что в Америке мостовые сделаны из чистого золота, я угадал?"

"Да нет, ничего такого я не полагал", - ответил я.

"Нет, я в переносном смысле", - пояснил хмырь.

"Я и в переносном не полагал", - сказал я.

Хмырь встал с кресла.

"Ну вот что, - сказал он. - Вв-ввиду того, что у нас с тобой довольно разное происхождение, а также потому что мы принадлежим к двум различным ку-культурам, я просто не представляю, о чем еще мы можем с тобой га-говорить, и поэтому - успехов тебе и всего наилучшего".

"До свидания", - сказал я, а хмырь подсел к своему приятелю и двум девицам.

Вдруг кто-то объявил: через десять минут еще один просмотр фильма.

"Ну нет уж, - решил я. - Второй раз как лаются битлы я смотреть не собираюсь".

"М-да, - думал я по дороге домой, - нашел, называется, близких по духу людей. И бабушка у него из Ба-бердичева, и от Ба-Битлз он без ума, и еврей он, и музыкант, - а говорить ему со мной, видите ли, не о чем. И когда, интересно, я почувствую себя здесь своим?"

Действительно, когда? Не складывалось у меня пока с американцами, хоть тресни. Как ним подъехать, с чем подойти - хоть убейте, не знал я. "Чем ты там их брать будешь, Витя? - вдруг вспомнил я вопрос Севкиной мамы, но теперь он не казался мне таким уж праздным. Литература, скажем, как способ знакомства и общения явно не годилась. Не подойдешь же в колледже к кому-нибудь, не бросишь: "Помнится, у Хемингуэя было такое место...". Хемингуэя они здесь в школе проходят. Это у нас он был кумиром технической интеллигенции. Стоило прошвырнуться по городу с "Островами в океане" подмышкой - и все уже знали кто ты и что ты. А что тут? Что они тут читают? Рэтчел зачитывалась Гарольдом Роббинсом и даже называла его гением. Что читала Нэнси, я даже представить себе не мог. Эмигрантская молодежь читала Сиднея Шелдона и штудировала руководство по трудоустройству "Какого цвета ваш парашют?"

Кстати, об эмигрантской молодежи. К ней у меня было двойственное отношение. С одной стороны (цитируя Вуди Аллена, цитируя Граучо Маркса, цитируя Фрейда, цитируя... этот я сейчас их цитировать горазд), я внутренне противился членству в том единственном клубе, куда бы меня приняли безоговорочно, а с другой - ну надо же человеку хоть где-нибудь чувствовать себя членом. И вот, посещал я время от времени бруклинские вечеринки, где волоокие барышни на выданье хлестали стаканами водку, и под звуки Глории Гейнор и Донны Саммерз топали мясистыми ножками по вывезенным с большими трудностями из Одессы бухарским коврам, а кавалеры их всё посверкивали своими двадцатипятидолларовыми перстнями, да поигрывали ключами от недавно приобретенных подержанных "крайслеров" и "понтиаков", да позыркивали вожделенно на своих упитанных терпсихор. После каждой такой вечеринки я давал себе слово никогда туда больше не возвращаться, но всякий раз недели через три я снова оказывался в среде бывших соотечественников и соотечественниц. К одной из таких соотечественниц я даже умудрился с пьяных глаз залезть в трусы, чему она была приятна удивлена и тут же поинтересовалась у меня грудным голосом, как же это я целый месяц мог скрывать от нее свои чувства. Я хотел было ответить, что ничего я не скрывал от нее такого, но решил, что это прозвучит грубо, принял на грудь полстакана водки, и не закусывая, пригласил мою терпсихору на концерт "Лед Зеппелин", имеющий быть в конце марта в Мэдисон Сквер Гарден.

Тут, делая небольшое отступление, признаюсь, что группу эту я очень и очень уважал. Мы с Севкой когда-то так запилили второй цеппелинчик - он его в восьмом классе у Олиного предка купил за тридцатку, - что места живого на диске не оставалось. По всем песням игла скакала, как ненормальная. То есть, кроме последней песни, практически незаезженного блюза "Bring It On Home", где Роберт Плант подражает старому беззубому негру, - поскольку блюз этот, без сомнения, на большого любителя. Вроде меня. Т. е. я его слушать, безусловно, мог. Я все что угодно "Лед Зеппелин" слушать мог, а вот Севка тот его всегда пропускал, потому что блюз этот действовал на Севкину нервную систему. Ну, а все остальное на диске, даже те куски в "Whole Lotta Lovе", которые мы называли "пылесосными эффектами - Севка и я слушали до опупения. Короче, кончилось тем, что пришедший в полную негодность и местами уже просвечивающийся второй "Зеппелин" Севка взял и прибил гвоздем к стенке так он у него и провисел над кроватью весь восьмой и девятые классы. В общем, понятно, что увидеть наших с Севкой кумиров "живьем" было для меня событием номер один. И поэтому, услышав по радио об их предстоящих гастролях в Штатах, я тут же как полоумный забегал по комнатам и, по мере музыкального дарования - по мнению наблюдавшей эту сцену Доры Мироновны, весьма и весьма скромного - стал подражать гитаре Пейджа, голосу Планта и ударным Бонхама одновременно, а под конец исполнил танец св. Вита на кухонном столе, после чего взял себя в руки, спрыгнул со стола, выписал чек за билеты и послал его по адресу, объявленному по радио.