Операция «Андраши» - [16]

Он следил глазами за удаляющимся «Бабельсбергом», за цепочкой барж, и ему чудилось, что это суденышко приплыло из былой величественной Европы, которая вдруг так нелепо оказалась больной и прогнившей. «Бабельсберг», обломок достойной и упорядоченной эпохи, эпохи изящной литературы, умных бесед, романтической любви… австрийская Бена его студенческих лет, венгерский Будапешт, который позже стал единственным родным ему городом, Буда и Пешт, которые вместе составили истинную причину, почему он сейчас сидит здесь, в винограднике, в еще одну зиму проблем и возможностей, именуемых войной, и час за часом вглядывается в сернисто-желтый полог над северными равнинами. Он прочел последнюю строку в своем дневнике: «Кажется, все готово». Так пусть же придет решительная минута — он ее не боится, пусть она придет. Белые облака арками прочерчивали небо. Его мысли скользнули в изгибающиеся бульвары Буды — полногрудая прелесть солнечных зонтиков, грациозные силуэты девушек в летних платьях… Он словно вознесся в историю. Он словно уносился в мощном потоке рассуждений Андраши, освобожденный от тоски, одиночества и страха исчезнуть без следа. Он снова шел с Маргит по изгибающимся бульварам Буды. Он пребывал с ней в освященном месте. Он верил в благородство жизни, в сохранение того, что хорошо, и в необходимость жертвы. Малиновский говорил:

— Им надо бросать мины поперек реки. Да и побольше.

Он почувствовал, как его оживление угасает.

Митя опустил бинокль:

— Второй рейс за эту неделю. Я следил. Он снова ощутил раздражение:

— Ну, я им сообщил, что такого количества мин недостаточно.

— На прошлой неделе они прилетали дважды. По три самолета каждый раз. Мы слышали, как они гудели над рекой.

— Я не сказал бы, что это так уж плохо.

— Да, лучше, чем ничего.

Но боже мой, подумал он, Митя способен думать только об одном. Как будто это твоя вина, твоя личная ответственность. Солнце снова затянули облака. Река посерела. Это была не его земля.

Малиновский говорил:

— Потом? Уеду домой, ясное дело.

Как будто это разумелось само собой.

— Отлично, — сказал он. — Тогда я приеду к вам в гости.

Он искоса посмотрел на этого русского, на единственного русского, которого ему довелось встретить, на человека с копной каштановых волос и широким бледным лицом, растянутым на крепких костях: не слишком благообразное лицо, если разбирать его черта за чертой, — брови, нос картошкой, подбородок… и тем не менее лицо, которое ему нравится. Человек, который ему нравится.

Митя сказал выжидательно:

— Конечно. Почему бы и нет?

Они следили за своим разговором. Они болтали, как люди, которые встретились случайно и ждут только сигнала, чтобы разойтись в разные стороны. Они были снисходительны друг к другу, как бывают снисходительны те, кто знает, хотя и скрывает это, что все сказанное сегодня завтра уже никакого значения иметь не будет. Странно, думал Корнуэлл, ведь он мне по-настоящему нравится.

— А вот и Марко, — услышал он голос Мити и увидел, что Митя показывает вниз, на тропу. — Ну, теперь мы узнаем новости.

Он выпрямился в напряженном ожидании и захлопнул блокнот.

Глава 6

Марко, прихрамывая, взбирался по круче. Он сердито остановился перед ними, засунув руки в карманы и расставив ноги. Шапку он сдвинул на затылок. На лбу у линии редеющих волос выступили бусины пота. Он совсем запыхался.

— Удобно устроились, — съязвил он. Малиновский ответил с улыбкой, словно оправдываясь:

— А разве нельзя, товарищ майор?

— Мы сейчас уходим.

— Сейчас?

Марко поднял руку и, загибая пальцы, начал перечислять новости. Воинские части, стоявшие в Митровице, готовились выступить. Сеть стягивалась туже.

— Как и в тот раз, — заметил Руперт. — Ведь верно?

— Нет, не как в тот раз. По-другому. Тогда они двигались все вместе. — Марко развел руки, потом обхватил себя и крепко сжал. — И мы ускользнули через дыры в мешке. Вот так. А в тылу у себя они никого не оставили. Вы же помните?

Да, он помнил: они с Марко и горсткой людей в заснеженной чаще за Главицей, а с обеих сторон проходят колонны врага. А потом они пробрались сквозь озаряемый ракетами мрак на опустевшую равнину Митровицы и выжидали там, прячась то в одном тайном убежище, то в другом, пока врагу не надоели бесплодные поиски и он не ушел с Плазы Горы. Отряд ускорил этот уход, взорвав в трех местах железнодорожное полотно. Он сообщил об этом на базу с гордостью: какая еще партизанская армия, выдержав подобные удары, тут же ответила бы на них? Отряд, кроме того, расстрелял нескольких немецких пленных. Об этом он не сообщил. Конечно, расстрела пленных он не одобрял, однако тут от него ничего не зависело. Его мнения не спросили.

Марко говорил:

— Теперь все по-другому. Теперь они пробуют новый способ. Они собираются оцепить Плаву Гору от Илока до Румы и потом ждать. Ждать, пока мы не передохнем с голоду, говорят они. А наверх, в леса, посылать небольшие группы, чтобы точно знать, где мы находимся.

Малиновский спросил негромко:

— Мы уйдем за железную дорогу в горы?

— Сегодня ночью.

Руперт Корнуэлл поднялся на ноги. Когда стоишь, говорить легче. Теперь, в решительную минуту, ему немного мешал только его тонкий голос. Словно он не уверен в том, что собирается сказать. Хотя на самом деле он абсолютно уверен.