Опер против маньяка - [21]

— Завтра пойду. Все никак не мог принять меня генерал.

— Это понятно: наверное, расстроен пропажей. Попытай-ка ты его о Феде на всякий случай, хотя я сомневаюсь, что Труба перед ним засветился. Он бригадир, как Гриня Дух, воспитывает подрастающую уголовень, и в основном лишь просчитывает операции для своих исполнителей.

Топков оживленно сказал:

— Рузским заниматься на безрыбьи требовалось. Теперь, когда есть конкретная наводка на Трубу, и у меня дело повеселее пойдет.

— Да, Гена, сейчас нам надо только разматывать. Дух и Труба установлены, очередь за определением рыбацкой снасти. Эти два бригадира окуни крупные, будем теперь пробовать их на донные удочки, а потом, глядишь, и мормышку подбросим, а то и блесну.

Лейтенант рассмеялся.

— Ты бы мне мормышку показал, слово уж больно смешное. Блесну-то я себе представляю.

— Мормышка — это металлический грузик со впаянным в него крючком. Часто каплевидная, хотя бывает и другой формы. И цвета тоже разные. Вроде миниатюрной блесенки, только с наживкой на крючке. Окунь на нее с удовольствием идет.

— Так ты Духу ее уже кидал, раз зацепил вчера его мальков? — улыбнулся Топков.

— Можно и так сказать — в смысле того что поддразнил. Мормышкой-то надо постоянно в воде играть, она не должна быть в покое, иначе рыба не заинтересуется. У рыбака удочка все время в движении: толчки, поддергивания, — мормышка, сверкая, и скачет внизу. Поддразнил я Духа, потому что взял его парней сидящими в машине. Мог бы дать им отъехать и припаять угон, но не стал. Понадеялся, выжму что-то из них и отпущу. Так и вышло.

— Среагировал Дух на это своеобразно, — поправив очки, заметил Гена.

— Что «роллс» угнал? Да, это нелогично. Но разве психованных блатяков поймешь?! Тут мог быть на мой вызов его вызов: положил, мол, я на ментов хер с прибором. А может, и безвыходность. Опера на хвосте, а угонять надо. В каком случае так мог помыслить Гриня, товарищ лейтенант? — преподавательским голосом спросил Кострецов.

— Если есть у него очень авторитетный и неумолимый заказчик. И он у Духа, скорее всего, есть, потому что такой эффектный и засвеченный «роллс» может позволить себе иметь только могущественный мафиозо.

— Пять за ответ, Топков. Поэтому дальше щупать будем Духа все же со дна, пока не отвлекаясь на мормышки. Запустимся под него поглубже, за ним могут быть люди очень серьезные.

Глава 6

Утром Топков встретился с генералом Рузским.

Тот оказался подтянутым, сухощавым стариком. Взгляд не потерял командирской твердости, но породистое лицо генерала было учтиво. Очень он походил на артиста Кторова в роли старого князя Болконского в киноэпопее Бондарчука «Война и мир».

Квартира одиноко живущего генерала была увешана старинными картинами, в комнате стояли застекленные стенды с коллекциями орденов, медалей и других воинских отличий. Топков обратил внимание на пучки наградного холодного оружия, разместившегося по стенам. Были среди них клинки и в осыпи алмазов, бриллиантов.

Они присели на диван посреди этого великолепия. Бывший историк Гена не утерпел и спросил:

— Вы, извините, из тех Рузских?

— Из каких? — насмешливо осведомился генерал.

— Самый известный — генерал от инфантерии Николай Владимирович Рузский. В первую мировую войну был главнокомандующим российскими армиями Северо-Западного фронта, потом — армиями Северного фронта.

Генерал усмехнулся.

— Теперь осмеливаюсь сказать, что я из тех самых Рузских. А сколько приходилось от рода открещиваться. Я и одну букву в фамилии опускал: Рузкий. И переиначивать пробовал: Русский. А все равно в тридцатых годах чуть не расстреляли. Спасло только то, что в то время уничтожением высоких командиров занялись, а я был в младших чинах. Ну, а потом война все перепутала, и удалось мне стать советским генералом.

— У Рузских генеральство природное. Ваш родственник в первую мировую войну отличился.

Генерал нахмурился и произнес:

— Он и в Гражданскую отличился, только мало кто это знает. Вам известно, как тот генерал Рузский погиб?

Гена смутился.

— В энциклопедии сказано только, что он вышел в отставку по болезни.

— А умер не от хвори… В октябре 1918 года ЧК приговорила в Пятигорске сто шесть заложников. Николаю Владимировичу перед этим неоднократно предлагали стать во главе Кавказской красной армии, но он, даже когда среди заложников был, отказался… Повели их со связанными руками на городское кладбище, поставили перед большой ямой. Рубили смертников шашками. К генералу подошел сам председатель чрезвычайки Артабеков. Спросил его в последний раз: «Признаете ли вы теперь великую российскую революцию?» Николай Владимирович ответил: «Я вижу лишь один разбой великий…»

Генерал задумался, потер лицо рукой в старческой гречке и заключил:

— Он сполна расплатился за то, что был одним из главных виновников отречения царя и начала революции.

— Удивительно, что вам удалось уцелеть в сталинское время, — сказал Гена.

— Почему?! — вскинул бодрые глаза генерал. — Возьмите полковника Бориса Александровича Энгельгардта. Дворянин, выпускник Пажеского корпуса и Николаевской академии генштаба. Воевал и в русско-японскую, и в первую мировую. После февраля семнадцатого стал военным комендантом Петрограда. У Деникина был начальником Отдела пропаганды «Особого совещания» — это вроде крупного комиссара у красных. Потом эмигрировал в Париж, затем переехал в Ригу. В 1940 году с приходом туда советских войск его НКВД арестовал. Приговорили Энгельгардта к ссылке, а, когда ее отбыл, разрешили вернуться в 1946 го-ду в Ригу. Там он и работал переводчиком в гидрометеослужбе до спокойной кончины в 1962 году. Так что, молодой человек, кому как повезет… Правда, Энгельгардту за его «демократическое» поведение в феврале семнадцатого большевики были обязаны. Как и моему родственнику…