Опер печального образа - [13]

— Я так люблю Японию, я с такой грустью покидаю Страну Восходящего Солнца! — передразнила его Аня из ванной. — Еще и лицемер, и предатель! За картошку с капустой Японию продал… Медвежонок, посмотри, если картошки у нас нет, — совсем другим, нежно-начальственным голосом сказала Аня, — дуй в магазин. Еще купи морковки и лука… и хлеба… и масла… и еще чего-нибудь. Капуста соленая у нас есть, мамина. И огурчики тоже, папины…

Она что-то еще говорила Михаилу, но теперь ее заглушал душ.

— Я тебя не слышу, Анюта, — попробовал ответить Корнилов. — Не слышу тебя, Анечка, — уже погромче. — Анна! Я не слышу тебя! — заорал он, наконец, прильнув ртом к дверной щели.

Шум душа на секунду оборвался.

— Зачем тебе меня слышать? — послышался Анин голос. — Я пою просто так, для себя…

— Она уже поет, — ворчал Михаил, собираясь в магазин. — Речитатив кончился, началась ария. Хоть бы предупредила. А то споет без предупреждения: «Убей мою подругу», а я не пойму, что это уже песня, пойду и убью…

Корнилов уже надевал туфли, когда в кармане зазвучало: «Наверх вы, товарищи! Все по местам! Последний парад наступает. Врагу не сдается наш гордый „Варяг“…» На «гордом „Варяге“» Корнилов нажал кнопку и постарался изобразить голосом отдаленность географическую и психологическую.

— Ладно, Корнилов, я знаю, что ты в Питере, — слышался в трубке голос Санчука, — не изображай там душем морской прибой. И начальство тоже знает. Ты и так должен мне бутылку… саке… Привез? Молоток. Кстати, захвати по дороге, когда в отдел поедешь… Помню я про твою неделю. Мне вообще велели звонить тебе в Японию, чтобы ты вылетал еще пять дней назад. Еле тебя отмазал. Говорю: знаете, каких это стоит «бабок»? Они как про «бабки» услышали, сразу притухли…

— Санчо, да что случилось-то?! — закричал Михаил. — Ты можешь толком сказать?

— Такое дело, Миша… Помнишь свидетельницу?

— По какому делу?

— По какому! По твоему! Свидетельница на твоей свадьбе Людмила Синявина. Ее труп нашли за гаражами в трехстах метрах от ресторана «Идальго». Рваная рана на шее… На следующий день после твоего отъезда в Японию… Короче, приезжай, жду… Саке не забудь. Только никому из наших по дороге не показывай, чтобы без «хвостов».

Михаил постоял какое-то время около серой двери в ванную комнату, слушая, как шумит, шипит вода, как тоненьким ручейком журчит Анин голосок. Женщина с высшим гуманитарным образованием пела: «Ты бы подошел, я бы отвернулась…»

— От кого ты закрываешься?! — Корнилов раздраженно задергал ручкой. — Что это за манера такая?

— «…я бы отвернулась. Ты бы приставал ко мне…» Что надо?

— От кого ты закрываешься?! — повторил Михаил и слова и интонацию.

— От тебя, конечно! Что за дурацкий вопрос! Должны же быть между людьми хотя бы изредка какие-нибудь перегородки…

— Аня, я по делу, — хотелось строже, но строгости в голосе не было совсем.

— Я в ванной посетителей не принимаю.

— Я ухожу на работу. Понимаешь?

Вода сразу перестала шуметь. Щелкнула задвижка. Корнилов вошел в помещение, наполненное теплым туманом. Из-за клеенчатой занавески торчала любимая мокрая голова. Михаил взял огромное мохнатое полотенце, на котором были изображены сине-черные рыбы, возможно, даже карпы, завернул в него маленькую женщину и отнес в комнату, как ребенка, поставил на диван-кровать. Это пока была единственная мебель в комнате, если коробки с вещами и книгами не считать интерьером.

— Я ухожу на работу, — повторил он.

— А как же наша неделя, Корнилов? У вас там некому работать? Ты никуда не пойдешь, а я напишу тебе записку. Как зовут твоего начальника?

— Валентин Федорович… Аня!..

— «Уважаемый Валентин Федорович! — она обняла Михаила за плечи и стала раскачиваться, фантазируя. — Мой муж, Корнилов Михаил Борисович, а ваш капитан Корнилов, не пришел на работу, так как очень хорошо себя чувствовал в постели…»

От ее движений тяжелое полотенце рухнуло на кровать. Но по тому, как Михаил отреагировал на ее обнаженное тело, Аня поняла, что случилось что-то очень серьезное.

— Аня! — как глухой или спящей закричал Корнилов. — Людмилу Синявину, твою… нашу с тобой свидетельницу нашли мертвой у ресторана «Идальго».

— Когда? Где это? Ах, да! Когда?

— На следующий день после нашего отъезда. Прошу тебя: не задавай мне пока никаких вопросов. Я еще сам ничего не знаю. Я тебе все подробно расскажу.

— Я поеду с тобой.

— Вот этого мне только не хватало. Давай на всю жизнь договоримся. Должны быть между любящими людьми перегородки, хотя бы изредка.

— Это я придумала.

— Ты все очень правильно придумала.

— Ты закрываешься от меня?

— Да, на защелку. На какое-то время. Но я тебе все расскажу, когда вернусь. Я тебе даже позвоню, как только буду в курсе.

По дороге на работу Корнилов упорно вспоминал Людмилу Синявину, но не мог припомнить ничего, кроме ее длинного носа, высокомерного взгляда и здорово датого капитана Харитонова, который пытался заговорить с нею, выворачивая голову, как пристяжная лошадь. Он попробовал вспомнить остальных гостей, но они всплыли в его памяти как-то фрагментарно, эпизодически. Санчо танцует брейк на полу, вращается со страшной скоростью на спине… Аня хохочет до слез, прижимается к Михаилу, и он чувствует, как она дрожит от смеха… Анины одноклассники пытаются украсть невесту, а стоящие рядом ребята из отдела кладут их на пол, профессионально, как никогда… Аня плывет в развевающемся платье между топчущимися мужиками, как белое знамя, примиряя и успокаивая всех… Пьяные дурни ломают мельницу в ресторане. Аня вынимает из волос какую-то шпильку, чтобы что-то там им закрепить, заклинить… Корнилов не видел никого, кроме Ани…