Опасный замок (сборник) - [13]

– Ты лучше прибереги его для себя, сэр оруженосец, – возразил старый солдат, – скорее оно тебе будет со временем полезно. Слыхано ли, чтобы рыцарь или оруженосец подвергались телесному наказанию, как бедный старый стрелок или конюх? Тебе сделают лишь выговор…

Между тем сэр Аймер де Валенс рассуждал, что, оказывая обыкновенное гостеприимство такому человеку, как Бертрам, он поступил как надобно, но была велика вероятность того, что менестрель в сущности был не тем, кем казался. В его разговоре чувствовалось нечто более серьезное, если не более суровое, нежели у людей его профессии; и, припомнив различные мелочные строгости сэра Джона Уолтона, он начал подумывать, что губернатор мог весьма не одобрить допущения в замок человека, подобного Бертраму, ввиду опасностей, постоянно угрожавших гарнизону. Он искренне пожалел, что не сказал бродячему менестрелю, что обстоятельства не позволяют ни его и никого постороннего впускать в Опасный замок. Он этим заслужил бы не порицание, а, напротив, – похвалу высшего начальника.

В это время он также почувствовал некоторый тайный страх получить выговор от губернатора, ибо, несмотря на строгость сэра Джона Уолтона, сэр Аймер столько же любил его, сколько боялся. Поэтому он пошел в караульню под предлогом посмотреть, исполнены ли его приказания относительно дорожного товарища. Менестрель при входе его встал почтительно, и по манере, с какой он выражался, казалось, что если он не ожидал этого внимания, по крайней мере, ему не удивлялся. Сэр Аймер принял холодный тон, какого доселе не показывал Бертраму, и, возвратись к своему приглашению, изменил его до некоторой степени, сказав, что он только помощник губернатора и что окончательное позволение войти в замок зависит от сэра Джона Уолтона.

Менестрель поблагодарил рыцаря за вежливость, оказываемую дотоле, и прибавил, что просимое им позволение было лишь мимолетной фантазией любопытства, и что в отказе он не увидит никакого неудобства или неудовольствия. Томас Эрсилдун был одним из трех бретонских бардов, которые никогда не обагряли копья в крови и не брали или не отнимали замков и крепостей, а следовательно, не принадлежал к числу людей, которых можно подозревать в том, что они после смерти способны были на такие воинственные подвиги.

– Но, – прибавил он, – мне легко понять, отчего сэр Джон Уолтон предал забвению обыкновенные правила гостеприимства и почему такой известный человек, как я, не должен искать крова и куска хлеба в крепости, считаемой столь опасной: никто не удивится, что губернатор не предоставил своему молодому и достойному помощнику изменять правило, столь строгое и неупотребительное.

Слова эти, произнесенные холодным тоном, звучали оскорблением для молодого рыцаря, как бы намекая, что он не пользовался полным доверием сэра Джона Уолтона, с которым он жил на дружеской ноге, хотя губернатор был старше его тридцатью годами. Досада его готова была излиться в словах, как у ворот послышался звук рога, и, судя по общему движению на дворе, можно было догадаться, что губернатор возвратился с аванпостов.

Сэр Джон Уолтон, сходя с лошади, спросил у Гринлифа, что случилось в его отсутствие, и старый стрелок счел обязанностью доложить, что менестрель, по-видимому, шотландец или пограничный житель, был впущен в замок, а сын его, перенесший черную болезнь, о которой так много говорят, оставлен на время в аббатстве Святой Бригитты. Подробности эти он узнал от Фабиана, который прибавил, что отец знал столько песен и сказок, что в состоянии занять весь гарнизон, не давая ему даже думать о службе.

– Нам нет нужды в подобных средствах для препровождения времени, – отвечал губернатор, – и мы предпочли бы, чтобы наш помощник привел других гостей, с которыми мы могли бы беседовать прямо и откровенно, вместо человека, профессия которого требует порицать Бога и обманывать людей.

– Однако, – сказал старый солдат, – я слышал от вашего превосходительства, что ремесло менестреля, если его исполнять честно, заслуживает такого же уважения, как и рыцарское.

– Это могло быть некогда справедливо, – отвечал губернатор, – но нынешние менестрели забыли, что их обязанность – проповедовать добродетель. Но я поговорю об этом с моим другом Аймером, молодым человеком, которому нет равного в качествах ума и сердца.

Сэр Джон Уолтон, мужчина большого роста, стройный, подошел к камину, и верный Гилберт слушал его в почтительном молчании, заполняя паузы разговора то кивками головы, то другими жестами. Поведение другой особы, присутствовавшей при этой беседе, не было столь почтительно, но ее никто не видел.

Это был оруженосец Фабиан, который скрывался за стеной камина, и скрывался с еще большим тщанием, когда услышал, что разговор принял неблагоприятный оборот для его господина. Он занимался в это время чисткой лат сэра Аймера, и, разумеется, старался не проронить ни слова.

Губернатор, не зная о присутствии нового слушателя, продолжал:

– Нет надобности тебе говорить, как бы я желал поскорее покончить с этими угрозами Дугласа. Здесь дело идет о моей чести, и все мои усилия устремлены к тому, чтобы сохранить для Англии этот Опасный замок. Мне очень жаль, что впустили этого незнакомца. Молодой де Валенс действовал бы сообразнее со своей обязанностью, если бы запретил этому менестрелю всякое сообщение с гарнизоном до моего приезда.