Опасный возраст - [107]

И опять мы покупали дли-и-и-и-инное. Роберт предъявлял бешеные требования, кончал гимназию Рейтана, уровень обучения высокий, и контингент учеников — сплошная золотая молодежь. За пятерку в конце года некий папаша купил сынку машину; плохой пример заразителен, Ежи тогда тоже потребовал было машину от меня.

— А кто купил машину, дитятко, папаша или мамаша? — осведомилась я ехидно.

— Папаша.

— Вот и отправляйся к папаше, пусть он и купит.

Дитятко тогда заткнулось. А тут усмотрело возможность сравнять счет и потребовало одеяний юного лорда. Покупка брюк породила цунами — расточительность расточительностью, но на портки за тысячу пятьсот крон у меня денег не было, а более дешевые имели неприемлемые недостатки, поначалу еще тихо, но с призвуками яростного рыка мы обсуждали недостатки гардероба.

— Мешок на заднице! — шипел мой сын. — Кубометр картошки можно засыпать!

— Отваливай от этой стойки! — рекомендовала я, скрипя зубами. — Тут от восьмисот и выше! Я здесь банков не граблю! Вон туда гляди!

— А там одно дерьмо! Не буду носить!

Примерил не менее двадцати пар брюк, в каждой

что-нибудь да не так, и когда в последних брюках, идеально сидевших, не по вкусу пришлись шлёвки — узки, видите ли, для модного ремня, — я психанула, давая себе ясный отчет: еще секунда, и совершу детоубийство. Мы зверски поссорились, я заявила: нет так нет, может ходить без порток, за эти деньги шедевра ему не рожу. Ребенок сквозь стиснутые зубы поносил капиталистический строй вообще и Датское Королевство в частности. С кровавым туманом в глазах я повернулась, чтобы уйти, и вдруг во мне что-то сломалось.

Боже мой, бедный ребенок, всю жизнь нелады с одеждой, приехал в скандинавскую страну с высоким уровнем жизни, обрадовался: оденется наконец как человек, а тут скучная серятина, ну как не разочароваться. Жалко мне его стало, ведь мой родной сын, еще, пожалуй, комплекс разовьется!

Я взяла себя в руки, отказалась от желания убить его на месте, повернулась к продавцу и посмотрела на него, наверное, страшным взглядом. Из словесной перебранки он не понял ни слова, но, разумеется, видел: того и гляди, в горло друг другу вцепимся, а ему возись с трупами. Смертельно перепуганный, он робко предложил сбегать на склад, лишь бы мы подождали, может, найдет что подходящее. Я согласилась. Он, видно, летел сломя голову, потому как вернулся через несколько минут с огромной кучей брюк, так что едва из-под нее виднелся. Огнедышащее дитятко примерило, и — о чудо! — брюки сидели идеально.

Из Magazin du Nord мы вышли в полном согласии, снабженные брюками, рубашками, пуловерами, кожаной курткой и купальным полотенцем, все в бежевых тонах, со вкусом подобранное. Ребенок расцвел, а я с удивлением обнаружила — все же кое-какие материнские чувства и мне не чужды: вместо того чтобы придушить на месте, купила ему множество вещей.

Второй раз мы поссорились из-за Копенгагена by night. Ребенок желал отправиться в город с дружком, а дружок тоже хорош. Кончил Рейтана, единственный сын, в вилле истерическая мамуся и любящая бабуля, папаша в Дании навсегда, семья богатая, милый мальчик из своей комнаты на втором этаже свирепым голосом орал вниз:

— Бабка!!! Чаю!!!

И бабуля свинячьей трусцой бежала с чайком для внучка.

Что такое безденежье, этот шалопай просто не понимал, учился только потому, что иначе не поехал бы к отцу. Приехал, проводил у отца каникулы, и с моим сыном столковались моментально. Я ничего не имела против, чтобы мое чудом спасенное дитятко развлеклось вечером, ночной Копенгаген ни малейших опасений у меня не вызывал. Выделила на эти цели целых пятьдесят крон, тут-то и разразился скандал — ребенок ожидал пятьсот. Кореш богатый, а он, Ежи, опять в качестве бедного родственника, что можно сделать на пятьдесят крон, шуточки шутишь! Подлая скупердяйка, а не мать!..

— Здесь не Париж, — ответила я сухо. — У меня больше денег нет.

— Вообще тогда не пойду!!!

— Не ходи. Я не настаиваю.

Сдался, взял пятьдесят крон, отправились. Вернулся далеко за полночь с поджатым хвостом, деньги даже остались.

— Тоже мне, ночная жизнь называется… — промямлил недовольно.

— Я же тебе говорила! А признайся, так, между нами, сколько папаша твоему дружку отвалил?

— Тридцать, — слегка поколебавшись, признался ребенок, и мы взахлеб рассмеялись.

Вскоре после этого жутко проучил меня Амагер. Я подвела и обидела сына, боюсь, до конца жизни он мне этого не забудет. Поехали мы на бега, сунула ему датскую программу, дала крону и нетерпеливо объяснила: играй вифайф. Показала, как заполнить купон, и совершенно забыла насчет резервных лошадей, которых следовало вписать в соответствующую рубрику. Отнеслась я к делу наплевательски, и некое беговое божество тут же отомстило.

Ежи посидел над программой, почитал. Не знаю, каким оперировал языком, в принципе знал немецкий, а может, английского где-то поднабрался, во всяком случае, вифайф заполнил, выбрав по одной лошади, сомневался лишь в одном заезде. Могла бы выдать еще одну крону, не разорилась бы. Следовало рассказать и о резерве, играя одну лошадь, вторую мог вписать в резерв, так нет, ничего не сообразила, в то время аккурат имела на шее некую другую часть тела, отвязалась: решай, мол, сам. Ежи вписал девятку, оставив без внимания тройку.