Опасный беглец - [67]

Проходит много времени, уже бледнеет небо на востоке, когда Инсур с товарищем возвращаются наверх.

Инсур несет кого-то на одной руке, перехватив у пояса, и бросает на землю, как куль тряпок.

– Обыщите его! – говорит Инсур.

В поясе у человека крепко завязан свернутый в трубку и дважды запечатанный лист голубоватой персидской бумаги. Инсур ломает печать.

«… Поверь мне, генерал-саиб, звезда моей души, поверь в чистоту моего сердца… Разве твоя королева не была и моей повелительницей долгие годы?.. Смиреннейший из слуг Виктории-ханум, я за счастье почитаю вернуть себе ее прежнюю милость. По первому твоему знаку, генерал-саиб, я готов открыть солдатам королевы подземный ход из моего дворца под Кашмирские ворота»…

Инсур опускает руку с письмом. Он бледен.

Письмо шаха генералу Вильсону!..

Вслед за письмом из пояса сыплются золотые монеты. Старик бросается их подбирать. У него трясутся руки, настоящие слезы текут из больных, изъеденных язвой глаз.

Рунджит, старый сержант, с презрением глядит на него.

– Так вот кому платит свое золото тощий саиб, – говорит Рунджит.

Глава тридцать восьмая ИЗМЕНА ВО ДВОРЦЕ

– Намак-Харам!.. Измена!.. Измена во дворце!.. Сам Бахадур-шах предался ферингам!..

– Измена!.. Шах Дели хочет обойти повстанцев. Он засылает письма во вражеский лагерь!..

Сипаи бегали по мраморным залам дворца, потрясая оружием:

– Где они, советники Бахадур-шаха?.. Изменники, ломающие братскую соль!

– Предателям не будет пощады!..

– Я вырву им глаза, сынам бесчестных матерей!.. – кричал, тряся кривой саблей, Лалл-Синг.

Сипаи метались по дворцовым покоям, среди раскиданных подушек, перевернутых жаровен, испуганных слуг.

Черный евнух-африканец, с желтыми крашеными волосами, в оранжевой повязке на бедрах, с ног до головы натертый пахучим маслом, лег на пороге женской половины.

– Нельзя! – жестом показывал евнух.

Лалл-Синг, взяв за скользкое от масла плечо, откинул евнуха в сторону и брезгливо вытер руку о широкий пояс.

– За мной, сипаи! – сказал Лалл-Синг.

На женской половине они нашли Бахадур-шаха, трясущегося от страха, в шальварах и кисейной чадре его жены. К шаху приставили стражу. Его и Зейнаб-Махал, старшую из шахских жен, заперли в дворцовом подвале.

Мирза-Могул, сын шаха, надменный, грузный, в парчовом халате, в белоснежной чалме, вышел к повстанцам из своих покоев.

– Прочь отсюда, сипаи! – сказал Мирза. – Кто дал вам право распоряжаться во дворце шаха?

– Молчи, сын ехидны! – ответил ему Лалл-Синг. – Ты тоже готов был открыть ворота саибам, чтобы спасти свою шкуру.

– Они все рады продать нас чужеземцам, трусы! – закричали сипаи.

Мирза ругался, грозил, – его потащили и заперли вместе с отцом.

Сипаи обыскали дворцовые пристройки. Вся шахская челядь попряталась, советники и министры сбежали.

Сипаи поставили свою охрану у всех ходов и выходов огромного дворцового здания.

В башне Селимгура – древнего пятиугольного форта на речном островке, посредине Джамны, – засел Чандра-Синг со своим отрядом.

– Водяная мышь не проскочит здесь, не то что саиб, – сказал Чандра-Синг.

Отряд вооруженных горожан прошел дозором по Дарао-Гяндж, по Шайтан-Пара, по Конному Базару, по всем кварталам города.

Отряд задержал нескольких дервишей, бродячих фокусников, храмовых нищих.

Ко всем воротам крепости встала двойная охрана.

Город притих. Город готовился к штурму.

Молчаливы и суровы стали улицы Дели.

Прежние споры утихли. Индусы и мусульмане объединялись перед лицом близкой опасности.

Окна домов закладывали мешками с песком.

Из Арсенала вытаскивали уцелевшие пушки и поднимали их на городскую стену. На перекрестках больших улиц устанавливали батареи.

Женщины помогали таскать ядра и складывали их подле пушек. Зубчатая ограда плоских крыш стала укрытием для стрелков. Ружья, составленные в козлы, выстроились вдоль переулков.

Дели стал похож на большой военный лагерь.

Глава тридцать девятая БОЛЬШИЕ ПУШКИ ПЕНДЖАБА

Весь лагерь рыл траншеи. Британцы, белуджи и сикхи, здоровые и больные наравне. Генерал Вильсон поднял даже малярийных больных из лазарета и приставил к земляным работам.

– Эта работа всем здорова! – говорил генерал.

Поезд осадных орудий из Пенджаба наконец пришел, и прибывшие тяжелые пушки британцы устанавливали в трех далеко выдвинутых вперед земляных редутах.

Соединительная траншея кой-где проходила ближе чем в двухстах ярдах от городской стены.

Из среднего редута, где станет самая большая батарея, тяжелые орудия ударят по главному оборонительному участку повстанцев: Кашмирскому и Речному бастионам.

– Скоро заговорят, наконец, большие пушки Пенджаба! – радовались офицеры.

Копать начали четвертого сентября, в день прибытия тяжелых орудий.

Только через сутки опомнились в городе и начали копать встречную траншею.

Под прикрытием ночной темноты сипаи подвели свои контрапроши[17] близко к земляным работам неприятеля, выкатили за городскую стену легкие пушки, и очень скоро пушечные ядра и бомбы начали ложиться на соединительную траншею британцев.

– Ни дюйма назад! – отдал приказ генерал Вильсон.

Люди валились десятками, на их место прибывали другие. Людей теперь было много в лагере: пять с половиной тысяч.