Опасные связи. Зима красоты - [225]

Пишегрю сжал зубы: плачу не я, а… другая сторона. Изабель насмешливо и нетерпеливо отмахнулась: ну вот, еще один тугодум! Что, по-вашему, выгоднее: когда платят обе стороны или только одна? И если вы не отдадите меня в его руки, он не получит того, на что рассчитывал, и потребует другого возмещения убытков, а вам больше нечего ему предложить. Нет уж, меня увольте, генерал!

Пишегрю набычился, зло взглянул на нее: стало быть, мне достаточно схватить вас и…

Но Изабель засмеялась:

— А ну, попробуйте!

Он шагнул вперед. Изабель мгновенным движением набросила свою шаль на факел и выхватила пистолет из ящика отцовского секретера: ну, зовите солдат, меня арестуют, но прежде вы умрете!

Пламя очага освещало их короткими скупыми сполохами. Запахло паленой шерстью. Изабель, внезапно охрипшим голосом, сказала:

— Вы нравитесь мне, генерал Пишегрю!

Они утихомирились, остыли, уселись — осторожно, как выздоравливающие больные. Изабель отложила пистолет: он не заряжен! — и протянула озябшие руки к огню.

— Так чего же вы все-таки добиваетесь?

— Я хочу вернуться домой вместе с племянником и служанками. Впрочем, ненадолго: мой зять плывет сюда, чтобы забрать нас, так что мы очень скоро очистим для вас место, это вопрос нескольких недель, а то и дней. Мебель сожжена… тем хуже, мне придется сожалеть только о портретах.

На сей раз Пишегрю оказался проворнее Изабель; он сорвал ее с кресла, грубо смял чепец и воротник: вы — дьяволица! Я приказал снять оба портрета, они здесь, — и вы, и тот молодой человек!..

Он тяжело, надсадно дышал, он искал взгляд Изабель: снимите свою повязку! — и опять вздрогнул при виде пустой глазницы.

Он был согласен с Изабель: молодую, но некрасивую женщину легче изнасиловать, завернув ей юбку на голову; отчего же он так желает эту, глядя в ее изуродованное лицо?!

Она пожала плечами: просто я люблю мужчин. Почти всех мужчин. И она лукаво улыбнулась: недавно я как раз подумала, что мой рот слишком красив, чтобы оставаться пустым. Неужто вы не понимаете, что наши желания стоят ваших, мужских? Вы берете женщин приступом… о да! Но чем вы завладеваете? Нашей слабостью, нашим вынужденным согласием? Три года назад Эктор изнасиловал меня, а ведь я тогда была ужасна, отвратительна, точь-в-точь, как на том портрете. Он «принудил» меня, он взял меня столько раз, сколько смог. И что же? — разве он получил за это Вервиль и все остальное? Он не только не удовлетворил своего желания — он усугубил его.

— А вы… что вы сделали?

— Я приняла ванну, я отмылась, генерал.

Пишегрю отпустил ее.

— Завтра можете возвращаться домой, я прикажу отменить поиски.

Он был красен как рак. Изабель видела его насквозь и знала, что он не задет; покраснел же потому, что вожделеет к ней, несмотря на мерзкий образ покрывающего ее Эктора. Эти блондины… у них все на лице написано.

Изабель, глядя в старое зеркальце, поправила воротник. Ей вспомнились привычные, испытанные жесты, ласки; от этого мужчины исходил запах гари… или горького миндаля? Она тронула его за плечо:

— Поцелуйте меня!

Он мрачно буркнул: «Нет!» Ах, как он глуп, разве я прошу поцелуя в залог или в знак благодарности? Мне это нужно… ну, я прошу вас!

Она на миг задержалась в его объятиях, часто и глубоко дыша. Когда же он стряхнул с себя оцепенение, вытер мокрый лоб и понял, что поцелуя ему мало, она уже бесшумно переступила порог, безразличная… нет, не то, — спешащая к… в общем, он услышал звяканье дверного кольца и тогда лишь уразумел, что она ушла — так же внезапно, как появилась. Ночь только-только начиналась; уж не сон ли ему привиделся? Да нет… эта шлюха укусила его. Она добилась своего, обвела его вокруг пальца, одурачила и оставила здесь — растерянного и… о нет, он ей, конечно, не поддался! И он подумал со злорадной усмешкой: «Она ждет этого своего зятька, словно мессию; ну что ж, он, Пишегрю, желает ему получить удовольствие». Рот у него слегка кровоточил от… от удовольствия.

Назавтра, когда Эктор заявился к дому Арматора, он увидел там двух солдат, помогавших Хендрикье вытаскивать ведра из колодца; обе служанки выметали солому из комнат, ворча, что с этой подлой войной забот не оберешься, вон как загадили дом! Генерал велел передать Эктору, что отныне тому придется улаживать свои дела самому, а он с армией идет на Амстердам. Было 18 января 1795 года.

* * *

Мне ужасно хочется, чтобы кто-нибудь поколотил негодяя Эктора, но кто за это возьмется?! Впрочем, он получил по заслугам, умерев двадцать лет спустя в Вене, в полной нищете. Талейран[112] упоминает о нем в своих мемуарах: «На Пратере, в толпе калек-ветеранов множества бессмысленных баталий, я приметил господина де Мертея, что командовал при Людовике XV драгунским полком, а при Людовике XVI — шайкою наемников, из тех, чьи никчемные услуги оплачиваются всегда слишком дорого. С тех пор он не сделался ни умнее, ни благообразнее. Его злобные маленькие глазки становятся маслеными при виде молодых людей в тесно облегающих панталонах. Сразу ясно, насколько справедливы слухи, о нем ходившие; одни эти черные губы чего стоят! Шрам шириною в палец безобразно искривил его глаз и щеку. Разумеется, он подскочил к моей карете, встретив меня угодливым “господин Перигор!” и тотчас развеяв все мои иллюзии на его счет. Бравые агенты князя Меттерниха впились в меня глазами. Стоило мне лишь повести бровью, чтобы Мертея наказали примерно, как и прочих опрометчивых болванов, которые не дают мне прохода со времени моего так называемого “предательства”. Мертей опоздал родиться ровно на одно царствование — опоздал, как это случалось с ним всю жизнь. Наш милый Клеменс вовсю старается задобрить Францию в моем лице, и я отлично понимаю зачем. Но меня так просто не провести. Я умею обращаться с господами, подобными Мертею: я бросил десять талеров в его подставленную шляпу с облезлым пером; самое мерзкое — то, что он их принял».