Опасные связи. Зима красоты - [204]

Теперь Изабель замедляет шаг. В теплом утреннем мареве еще не проснувшейся деревни царит тишь, даже птицы — и те безмолвствуют.

А вот и Вервиль. Изабель огибает деревушку и сворачивает на дорогу с распятием на обочине; она бредет с опущенной головой, словно боясь споткнуться о камень, но нет, — просто ей страшно. Только что увиденная овчарня с майским деревом была сплошь черной от жирной вонючей копоти; обгорелая крыша провалилась внутрь. Страх пробирает Изабель до костей: вот уже почти восемь лет, как она не бывала здесь, и два года, как Вервиль, по словам Шомона, погиб в огне, запаленном рукою Эктора.

Тропинка сворачивает, бежит вверх, переходит в аллею. Усыпанные гравием дорожки густо поросли травой; пахнет шиповником… странно, ведь раньше здесь благоухали розы. Изабель чувствует дурноту: ее розы сгорели, сгорели дотла!

К чему долее отрицать очевидное?! Но Изабель не щадит себя, она храбро смотрит.

Гранитный фундамент не уступил пожару, разве что кое-где дал трещины, но черные оконные проемы без стекол и криво висящая на вывернутых петлях дверь кажут взгляду дотла разоренные залы. Расплавленная черепица крыши устилает разбитые плиты и обугленный паркет; деревянные шкафы библиотеки намертво слиплись с остатками золоченых книжных переплетов и медными прутьями дверец. Здесь к запаху гари примешиваются запахи оплавленного пергамента и паленой кожи — словно от костра еретика.

Искусственная речка сплошь заросла кувшинками; они выбрались даже на берег, обвили каменный парапет, и их свежие мясистые цветы выглядят почти непристойно среди этого страшного пепелища.

Большие юкки перед домом пострадали на свой лад: в их треснувших стволах что-то поблескивает, и внезапно Изабель с почти бесчувственным интересом отмечает: ага, понятно, — оконные стекла полопались от жара и разлетелись вдребезги, а осколки впились в черную древесину, которая потом зарубцевалась вокруг них. Но острые кончики все еще выступают наружу и блестят на солнце.

За спиной у нее раздается треск; она оборачивается. Их трое — женщина и двое мужчин; они настороженно уставились на нее.

Исхудалые лица, грязные, как у нее, лохмотья, жадные пронизывающие глаза.

— Ты тоже ищешь убежище?

Изабель отрицательно качает головой. Женщина подходит ближе, пристально разглядывает ее: «А я как будто тебя где-то встречала». Они мерят друг друга глазами. Изабель, встревожившись, отворачивается, но женщина уже успела увидеть. Она испуганно подносит руку к губам: «Господи Боже, я так и думала!» — и тут же замолкает. Изабель понимает: ее узнали.

Мужчины, рыскавшие тем временем по сгоревшим комнатам, выходят с разочарованным видом: там давно уже пусто, нечем поживиться, ни вещей, ни жратвы.

— Эй, девки, пошли поищем еще где-нибудь!

Изабель идет за ними. Женщина, опустив голову, шагает рядом с нею. Тщетно Изабель роется в памяти, — это испитое лицо ей незнакомо. Попутчица исподтишка поглядывает на нее — без гнева, даже без острого любопытства, всего лишь с тупым удивлением.

В деревне мужчины обшаривают дома и наконец в пятом из них находят немного хлеба. Оборванка даже отыскала где-то окорок — старый, вонючий, но нынче привередничать не приходится. Они с трудом жуют протухшее жесткое мясо; Изабель, не желая выделяться, ест вместе с остальными.

Подойдя к водоему, чтобы напиться, они видят двух собак; при виде людей те с рычанием отбегают прочь. Женщина испускает крик ужаса: собаки обгрызли два трупа, валяющихся лицом вниз. Мужчины переворачивают их и разражаются проклятиями: «Ну, ясно, тут солдатня поработала!» Их лица перекошены ненавистью.

Тела уже смердят, ноги и животы внизу запачканы кровью. Женщина отбегает подальше, ее рвет; вернувшись и утирая рот, она оправдывается: «Это, верно, от ветчины». Изабель тоже сотрясают спазмы, — ветчина или что другое, но и она извергает рвоту. Наклонясь, женщина придерживает ей голову и шепчет — не зло, но с каким-то мертвенным торжеством в голосе: «Ну как, весело тебе, маркиза?»

Изабель выпрямляется, пристально смотрит на нее: «Кто же ты?»

— Тихо! — обрывает ее та. — Потом поговорим. Я боюсь этих двоих, они злы, как черти, я их не знаю.

И впрямь: мужчины пристально глядят на них пустыми, мертвыми глазами, в которых нет ничего человеческого.

Маленькая их группа идет весь день; женщины бредут сзади, стараясь, впрочем, не слишком отставать. Когда начинает смеркаться, они подходят к морскому побережью. Здесь всегда найдется сушняк; просоленный, даже волглый, он трещит, дымит, но все же кое-как горит и согревает.

Мужчины разводят костер в яме и ищут на скалах ракушки; пока Изабель и Франсуаза — так зовут женщину — собирают хворост, обломки досок и сухую траву, они обдирают раковины, перед тем как сунуть их в горячую золу.

Женщина наконец назвалась; она оказалась младшей дочерью смотрителя колодцев папаши Матье. Теперь Изабель признала ее, вернее, начала припоминать. Франсуазе должно быть года двадцать два, но она уже лишилась половины зубов, поэтому, разговаривая, стыдливо прикрывает рот ладонью. «Это у меня от сидра», — жалуется она.

— Зачем вы вернулись сюда?

— Хотела увидеть.