Опасности диких стран - [74]

Хитрая усмешка играла на его губах, а в сердце датского каммер-юнкера явилось внезапное желание торговать и доверие к рыбному промыслу. Он взглянул на обоих детей купца, стоявших подле и слышавших, конечно, каждое слово из их разговора.

Девушка смотрела на него равнодушным взором, из которого нельзя было уловить, интересуется ли она переговорами или нет; но Густав доверчиво кивал ему, и на лице его виднелось выражение некоторого удивления, вызванного откровенною и прямою речью отца.

Генрихом Стуре овладела непонятная для него самого внезапная решимость, несмотря на то, что надо было рискнуть последним имуществом.

— Хорошо, — сказал он, — я решусь торговать; конечно, я надеюсь, что вы поможете мне заключить сделку.

— Можете рассчитывать на Нильса Гельгештада, — отвечал тот и крепко пожал руку юноше. — Значит, условие между нами заключено, а слово мужчины крепкое слово, таков уж обычай в Норвегии. Сегодня мне с разных сторон предлагали большое количество рыбы, но я отказался, мне довольно и собственного улова. Теперь я осмотрюсь, и думаю, что заключу выгодную сделку.

— Оле, — крикнул он за борт яхты, — приготовь лодку, малый. Вы, сударь, останетесь на судне с детьми моими, пока я вернусь, а ты, Густав, ставь-ка на стол, что у тебя есть в твоей кладовой. Ильда тебе поможет, а я сам пришлю сейчас свежей рыбы.

С этими словами он спустился по лестнице и, когда лодка отчалила, можно было заключить по выражению его лица о его хорошем расположении духа.

Глава вторая ПЕРВАЯ ТОРГОВАЯ СДЕЛКА

Проводив отца, Густав Гельгештад, тоже в веселом настроении, подошел к своему гостю.

— Друг Генрих, — сказал он, — теперь, когда мой отец взял в руки твое дело, можно поручиться за его успех. Обыкновенно он идет своей дорогою и мало смотрит направо и налево, что предпринимают другие; но ты ему, должно быть, понравился, и он взял твои заботы на свои плечи, а они довольно широки и могут нести эту новую ношу. Будь же весел и спокоен, Генрих, и пойдем к столу, который для нас приготовила Ильда. Да, сестра моя, — воскликнул он, — девушка, которая твердо стоит на своих ногах и гордо держит голову на плечах. Ты должен танцевать с нею в Оствагое, сегодня вечером бал в гаардгаузе. Ты увидишь, как она проворно поворачивается.

Когда они вошли в каюту, Ильда уже занималась приготовлениями к обеду. Она двигалась медленно и задумчиво, но, тем не менее, все у нее спорилось под руками; уверенно и не колеблясь ходила она взад и вперед по кораблю, который покачивался на беспокойных волнах, вносила посуду и приводила в порядок все находившееся в тесной каюте.

Наконец, стол был накрыт и на нем красовалось национальное блюдо, овсянка с черносливом и солеными сельдями. У Густава просияло лицо.

— Вот это хорошо, сестра, — воскликнул он, — что ты приветствуешь нас любимым норвежским блюдом.

Храбро берись за дело, друг Генрих, принимайся, ты, верно, тоже голоден.

Последнее предположение было, конечно, справедливо относительно молодого дворянина, но Стуре удерживало внутреннее отвращение к этому сладкому супу с соленою приправой; только уважение к хозяину перемогло это отвращение: он взялся за ложку и погрузил ее в миску; рука Ильды удержала его руку прежде, чем он успел поднести ее ко рту. Она серьезно посмотрела на него и также серьезно сказала:

— Прежде чем вкусить пищу, следует помолиться.

— Это верно, Ильда, помолимся, — возразил Густав и прибавил, как бы извиняясь: — я совсем об этом позабыл, слишком долго не был дома и пожил между дикими моряками.

Когда Ильда окончила молитву, Густав обратился к Генриху.

— Надо тебе знать, — сказал он, — что сестра моя набожная девушка и не пропустит ни одной поездки в церковь, какова бы ни была погода. А, между тем, не шутка зимою ехать по фиорду две мили в церковь, в открытой лодке, да еще при снежной вьюге, которая гонит лед по морю. Тут и мужчина предпочитает запереть дверь на засов, развести огонь на очаге и удовольствоваться библией, предоставляя пастору держать свою проповедь для самого себя. Зато, конечно, иногда спускаются в церковь лапландцы с фиельдов, слушают проповедь и не понимают в ней ни слова.

— Ты судишь неверно и несправедливо, Густав, — сказала Ильда с неудовольствием.

— Ну, хорошо, — смеясь продолжал брат, — я уж знаю, что ты хочешь сказать. Я тебе объясню, что Ильда думает. У нас здесь есть пастор, Клаус Горнеманн, он вбил себе в голову обращать в христианство и крестить язычников финнов и оленьих пастухов лапландцев из фиельдов, кочующих взад и вперед по неизмеримой пустыне. Сестра моя усердно помогает ему в этом трудном деле. Она упросила отца, чтобы он позволил ей взять к нам в дом дочь одного злого старика, который владеет тысячами оленей и слывет между своим народом чем-то вроде князя и мудреца, или даже чернокнижника и колдуна. Старый Афрайя согласился на это очень неохотно; он делал такие гримасы, как волк, попавший в западню; они, ведь, чувствуют к нам такое же отвращение, как женщины к паукам. Согласие его отпустить к нам девушку стоило порядочной порции табаку, водки и жестоких угроз на прибавку. Она теперь у нас в доме, и Ильда ее приручила, выучила читать, вязать и всяким искусствам. Ты увидишь ее, Генрих, она способная девушка, которая понимает дело, да это они могут и все, Бог им не отказал в разуме. Девушка эта отвыкла от недостатков своего племени, она не ворует, не ленится, не терпит грязи, стала добра и приветлива; вот по-тому-то Ильда и думает, что все соотечественники ее приемной дочери также способны к воспитанию и одарены хорошими задатками; она меня упрекает в несправедливости к этим лапландцам, до которых не дотронется ни один норвежец, которых каждый оттолкнет ногою.