Опасности диких стран - [70]

Чем дальше на север проникает корабль, тем глуше и уединеннее становится страна. На протяжении целых миль ни дома, ни костра, ни встречного паруса, ни лодки с сетями и удочками. Впереди корабля играют и барахтаются тюлени, кит пускает фонтаны воды на воздухе, целые тучи чаек бросаются на плывущие косяки сельдей. С утесов с криком прыгают нырки и чистики, на пенистых волнах трепещется гага, и в вышине, в ясном резком воздухе, пара орлов описывает круги около своего гнезда.

Сто лет тому назад, в одно пасмурное мартовское утро, большое судно плыло между этими извилистыми скалами. Это была яхта из северных стран, самой крепкой постройки. Такие яхты еще и теперь существуют на крайнем севере; они ездят на юг в Берген, отвозят туда рыбу или рыбий жир и возвращаются на родину, нагруженные необходимыми жизненными припасами.

Посреди судна возвышалась тупая мачта; спереди выдавался нос необычайной величины, сзади стояла каюта; там же толстые столбы с железными кольцами прикрепляли угол крепкого паруса, под напором которого яхта с шумом рассекала волны.

Приближался день, и холодный туман постепенно рассеялся; по высоким глетчерам пробежал, наконец, слабый, сейчас же потухший, солнечный луч. Со скал дунули порывы ветра, подняли гребни волн и разбили их в целый дождь мелких брызг; яхта тяжело накренилась на бок и задрожала от посыпавшихся на нее ударов.

У руля стоял молодой человек, смотревший ясными голубыми глазами, как скользила яхта между бесчисленными изгибами рифов и утесов.

Мускулистые руки его твердо лежали на руле; он направлял тяжелое судно с таким видом беспечности и веселого ожидания, с такой силой и искусством, что, казалось, будто оно признает в нем своего повелителя и послушно повинуется его слову и взгляду.

Время от времени молодой штурман пристально смотрел вдаль, и выражение радостного ожидания озаряло смелые черты его лица, окаймленного длинными развевавшимися из-под черной глянцевитой шляпы волосами. Радостные чувства вылились у него в веселой песенке, но он скоро был прерван: отворилась дверь каюты, на пороге показался другой обитатель яхты. Новый пришелец был только немногим старше штурмана, но совершенно отличался от него и наружностью, и всею своею осанкой. Вместо темной рыбачьей куртки и плаща, на нем был надет тонкий камзол со множеством пуговиц. Волосы его были зачесаны назад и связаны лентою; стройный и высокий, он имел вид человека, привыкшего к изящным манерам и светскому обращению.

Это был молодой господин Генрих фон Стуре, отпрыск благородной семьи в Копенгагене; все его имение было прожито его предками при копенгагенском дворе. Отец его, каммергер короля Христиана VI, умер в долгах, а сын, каммер-юнкер и офицер гвардии, пережил много черных дней и теперь ехал по пустынному полярному морю на яхте купца, жившего в глубине утесов, на самой границе Финмаркена. Сын и наследник этого купца, Густав Гельгештад, стоял у руля.

Судно выехало из Трондгейма раннею весною, и везло соль и жизненные припасы на Лофоденские острова, где рыбная ловля была в полном ходу.

Молодой барон был принят в качестве пассажира; в кармане его лежала королевская дарственная запись на большой участок земли, простиравшийся далеко в неизмеримой пустыне северной Европы, там, где нет ни владельцев, ни рабов. Когда Генрих фон Стуре вышел на палубу, он оглянул голые скалы и пенящееся море довольно сумрачным взглядом. Сырой туман так бесцеремонно обдал дождем его лицо и платье, что он с дрожью плотнее застегнул свой камзол; потом кивнул своему товарищу, стоявшему у руля, в ответ на его громкое приветствие. Когда он подошел ближе, штурман начал веселую болтовню.

— Ну, — сказал он с гордым, вопрошающим взглядом, — что ты теперь скажешь? Разве тут у нас не чудесно? Посмотри налево, ты можешь заглянуть в глубину страшного фиорда и увидишь громадные гекули, которые целыми ледяными пирамидами сбегают к самому морю. Когда их освещают утренние лучи, они кажутся растопленным серебром. Там идет путь в Зальт, а здесь, по другую сторону низких скал, ты скоро увидишь Вест-фиорд. Вест-фиорд! Слышишь ли, приятель, великий фиорд с его рыбами! Ура! Что ты на это скажешь? Видал ли ты когда-либо подобную красоту?

— Глупый Густав! — с насмешливою улыбкою воскликнул Генрих, — ты, кажется, воображаешь, что мы едем прямо в рай, что на этих печальных, покрытых снегом скалах цветут миндальные деревья, что твое ледяное бурное море обвевается теплым южным ветром; я же в действительности ничего не вижу, как только ужас, только мрак, туман, вихрь, скалы и бушующее море!

— Если тебе здесь так не нравится, — сердито отвечал Густав, — ты бы остался там, где ты был!

Но в эту минуту молодой штурман уже раскаялся в своих жестких словах: меланхолическое безмолвие Генриха, закрывшего свой лоб руками, достаточно показывало, как трудно было ему решиться искать счастия в этой пустыне.

— Не предавайся слишком мрачным мыслям, — ласково продолжат Густав, — тебе здесь кажется хуже, чем это есть в действительности. Как придет лето, и в Тромзое созревает ячмень, в садах цветут цветы, а фиельды на целые мили кругом покрываются клюквою, как пурпуром. Тебе надо познакомиться со страною, где ты будешь жить, и научиться любить ее. Я бы не променял ее ни на какую другую страну в мире, потому что нет ничего на земле лучшего и более прекрасного.