Опасности диких стран - [66]

Страх ее еще больше усилился, когда в комнату вдруг ворвался человек и, схватив ее, кинулся с нею к двери, а на ее отчаянные мольбы не убивать ее отвечал хорошо знакомым голосом Бракслея:

— Не бойтесь! Я пришел не за тем, чтобы вас убить, но чтобы спасти. Обезумевшие индейцы убивают теперь всех, только потому что они белые, и мы должны поэтому бежать. Моя лошадь оседлана, леса открыты для всех, и я спасу вас!

Не обращая внимания на сопротивление Эдиты, которая готова была умереть, лишь бы не быть обязанной спасением такому злодею, Бракслей вынес ее из хижины, крепко обхватил руками и подсадил на лошадь, которая, стоя под вязом, дрожала в страхе от производимого шума. Здесь же собралось все население деревни. Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть всю эту объятую яростью орду. Даже Бракслей вызывал у Эдиты меньше страха, чем вся краснокожая толпа.

Из хижины стали выходить индейцы, и их вой, менее пронзительный, сменялся часто краткими жалобными возгласами. Они несли кого-то на руках. Сначала Эдита не могла понять, кто это был; но когда они приблизились, она с ужасом увидела индейца с окровавленной и обезображенной головой.

Но самое ужасное было еще впереди. Жена Венонги вдруг выскочила из хижины, держа в руке головешку. Она подбежала к телу мужа, посмотрела на него взглядом тигрицы, у которой только что отобрали детеныша, потом вдруг издала вой и бросила пылавшее полено себе на голову. Волосы ее запылали ярким пламенем. Она побежала на середину площади, подобно фурии, наполняя все кругом криком, на который толпа отвечала не менее диким, ужасным воем.

Когда народ расступился, Эдита увидела площадь. Там находились двое пленных. Их приковали к столбам, привязали руки высоко над головами, а под ноги положили вороха рисовой соломы. То были белые. В одном из них Эдита узнала Ральфа Стакполя, конокрада; в другом же, к своему ужасу, она узнала брата… Да, это был Роланд! Она не ошиблась… Он был привязан к столбу и окружен толпой индейцев, которые с нетерпением ожидали ужасного зрелища, пока жена Венонги стояла на коленях и уже поджигала костер головней.

Вырвавшийся из груди Эдиты жалобный крик при виде этого ужасного зрелища, казалось, тронул бы даже каменные сердца. Но индейцы не знали ни сострадания, ни жалости: они как будто и не слышали этого крика. Сам Бракслей, потрясенный ужасным зрелищем, забыл на минуту о своем злостном намерении. Но скоро пришел в себя, схватил в охапку Эдиту, пришпорил лошадь и пустился в бегство. Никто из индейцев не заметил его, вероятно, еще и потому, что он был одет по-индейски. Даже в эти страшные минуты он успел бросить несколько взглядов на жертву бесстыдного обмана. В это время на площади раздался крик радости: в кучке дров показалось пламя, и видно было, что казнь началась…

Да, началась! Но не за тем, чтобы продолжиться… Еще не стихли в воздухе ликующие возгласы дикарей, которые потрясали воздух и будили эхо в соседних горах, как вдруг раздались выстрелы, по крайней мере, из пятидесяти винтовок. В то же время прогремело «ура», и белые, на лошадях, с шумом ворвались в деревню, производя смятение и всеобщий ужас. Выстрелы повторились, и к площади ринулось около ста всадников на хороших лошадях. Кони были взмылены и едва не падали от усталости. Вслед за ними двигалось вдвое большее число вооруженных пешеходов. Громкими, бодрыми криками отвечали они своему предводителю, ехавшему впереди.

— Гибель разбойникам! Вперед на собак! — заревел он громовым голосом на всю площадь.

Индейцы пустились в бегство, ища пристанища и убежища под скалами и кустами. Но едва они приблизились к горе, как и здесь их настиг сильный ружейный залп. Другие бежали в поля и луга. Но и здесь их настиг конный отряд белых. Вскоре оказалось, что деревня Черного Коршуна была осаждена со всех сторон столь многочисленным войском, подобно которому не видывали в индейской области. Только немногим, в том числе и Бракслею, удалось бежать из деревни. Он старался достичь реки, так как надеялся отправиться по ней вплавь.

Между тем, хотя неожиданное появление земляков и подало несчастным пленникам надежду на освобождение, они все еще подвергались опасности быть сожженными на костре. Хотя большинство дикарей и пустились в бегство, однако нашлись и такие, которые вспомнили о пленниках. Жена Венонги, раздувая огонь в горящей куче дров и напуганная криками и стрельбой, взглянула наверх, схватила нож, брошенный в смятении одним из индейцев, и с диким, злобным криком бросилась на Ральфа Стакполя, который был ближе всех к ней. Конокрад постарался, насколько это было возможно, избежать опасного удара. Ноги его не были связаны, и едва старуха, подобно тигрице, бросилась к нему, он ударом ноги в живот отбросил ее в сторону. Без чувств она упала в костер, который сама же разожгла для пленников. Пламя охватило ее, прежде чем она успела подняться. В это же время рослый воин с десятком других, таких, как и он молодцов, размахивая топором, бросился на Форрестера.

Молодой капитан, казалось, совсем растерялся, но как только индейцы собрались нанести ему смертельный удар, какая-то фигура ужасными прыжками перескочила через раненых и убитых и даже через костер, сквозь пылавший огонь. То был мнимый колдун. В левой руке он держал скальп убитого Венонги. Его легко было узнать по перьям, клюву и когтям Черного Коршуна, которые были прикреплены к скальпу. А в правой руке Натана сверкал стальной топор, которым прежде так часто угрожал сам Венонга.