Опасное влечение - [93]

Уильям — ну разве не подонок? — тут же принял его молчание за безоговорочное согласие:

— Рад, что ты согласился. Никогда не следует путать мелкие изъяны с крупными недостатками. — Он взял перо одной рукой и указал на дверь другой: — А теперь иди и уладь свои дела с Кейт. Я хочу, чтобы мое обязательство перед покойным герцогом было выполнено.

Все еще пошатываясь, Хантер поднял руки, сам не веря в свое поражение:

— Уверены, что вы больше ни в чем не хотите признаться, прежде чем я уйду?

Уильям посмотрел в потолок, как бы размышляя:

— Нет. Нет, ничего не приходит в голову.

— Вы абсолютно уверены?

— Да, я думаю, я все сказал.

— Отлично!

Хантер приехал домой, пребывая в замешательстве. Он был очень недоволен тем, что позволил Уильяму отвлечь себя от поставленной цели — разбить ему нос. Оставив лошадь на попечение своего конюха, он пошел к боковой двери, хмуро смотрел на нее минуту, потом обошел здание, выйдя к фасаду, стал на боковой дорожке и в свете уходящего долгого летнего дня взглянул на свой дом.

Даже если снести значительную часть здания, оно все равно будет самым большим в этих краях, и это было причиной, по которой он купил его. На самом деле это было единственной причиной, по которой он это сделал. Он хотел иметь самый большой, самый внушительный особняк. Безусловно, он получил то, что хотел. Дом казался неприступным. Даже армия Наполеона не смогла бы пробить массивные парадные двери.

— Он мне не нравится, — сказал Хантер сам себе. — Абсолютно ничем не нравится.

Хантеру не нравился его темный цвет, не нравилась тяжеловатая на вид мансарда, он не понимал, для чего из крыши торчит так много труб. Конечно, в его доме не было столько каминов. Зачем кому-то столько каминов? Дом выглядел так, как будто у него была чертова оспа.

— Прошу прощения, сэр, с вами все в порядке?

— Что? — Он изумился, когда, переведя взгляд с крыши вниз, увидел служанку, которая ждала у открытой парадной двери с обеспокоенным выражением на юном лице. — Да. Да, все хорошо, Энн.

«Не считая того, что все очень плохо», — мрачно подумал он и поднялся по ступенькам, чтобы войти вслед за Энн внутрь. Он рассеянно протянул ей свои перчатки и шляпу, рассеянно отказался от закуски, которую принес лакей, и потом рассеянно принял приветствия прислуги, которая собралась в фойе, чтобы поздороваться с возвратившимся домой хозяином. У него было огромное количество прислуги, понял он спустя некоторое время. Возможно, чтобы управляться со всеми этими каминами.

Когда последний слуга наконец ушел, Хантер остался стоять в гигантском фойе своего громадного, покрытого оспинами дома, и размышлял, что ему с собой делать.

Впервые за всю свою взрослую жизнь у него не было никакого плана. И это было, по его мнению, нелепо. У него было состояние, которое следовало приумножать, предприятия, которыми нужно было управлять, и Кейт, которую он хотел снова завоевать при помощи шарма, полезных подарков и… Проклятье, он все-таки был пьян в стельку, раз думал, что эта стратегия сработает. Это была та же стратегия, которую он использовал в Поллтон-Хаусе. И что из этого вышло? Ничего, кроме того, что ему отказали, кроме ужасной головной боли и ноющей боли в груди.

Он потер грудь. Боль не оставляла его с тех пор, как он протрезвел, он ее ощущал, когда ехал в Лондон и когда говорил с Уильямом. Но теперь его ничто не отвлекало, и она начала превращаться в крепкий, очень болезненный узел.

Возможно, чтобы облегчить ее, нужно просто отвлечь себя чем-то… но чем? Преумножением своего состояния? Своими инвестициями и заманчивыми предприятиями? Разве это могло сработать, если не вызывало у него ни капельки энтузиазма?

В этот момент ничто не могло вызвать у него энтузиазма. Ничто и никто, кроме Кейт, у которой, несомненно, мысли о нем не вызывали никакого энтузиазма.

Он не винил ее. Спустя какое-то время и благодаря огромному количеству кофе его мысли немного прояснились, и вместе с тем он погрузился в океан раскаяния.

Ты мне очень нравишься.

Как яблочный пирог.

О чем он, черт возьми, думал? Он должен был помнить, что пошутил предыдущим вечером по поводу яблочных пирогов. Он должен был помнить множество вещей. Он должен был помнить, что романы, которые она читала, были и про любовь, а не только о приключениях. Он должен был помнить, что все ее подруги и родственницы вышли замуж по любви. Он должен был помнить, как загорелись ее глаза, когда она наблюдала за тем, как Эви танцевала со своим мужем на балу леди Терстон.

Но он был слишком сконцентрирован на том, чтобы получить ее. Он добивался ее руки, а с ней и всего, что Кейт представляла в глазах общества, так же, как он добивался своего состояния, — со слепой решимостью.

Ни разу, ни единого раза с тех пор, как она уехала из Поллтон-Хаус, он не подумал о том, что для него значит этот брак. Для него уже многое было неважно. Она могла быть дочерью рыбака, швеи, посудомойки, и он бы не хотел ее меньше. Он бы не скучал по ней меньше. Он бы не раскаивался меньше в том, что разбил ее сердце. И, разбив, потерял его.

Боль усиливалась.

Проклятье, больно! Ему было так же больно, когда он потерял своих родителей и кузена. Так же больно, как когда тетя бросила его. И так же, как когда ушла Лиззи.