Опасная тихоня - [10]

- Можешь считать меня нахалкой, но я не возражаю. - Я откинулась на спинку старенького кресла, в котором и прежде, когда еще работала в "Вечерке", любила сиживать, наблюдая, как Валентин возится со своими снимками. Обычно это случалось после того, как я в очередной раз "возмущала спокойствие", то бишь в редакцию приходила телега по поводу моей писанины, на которую редактору приходилось реагировать. Валентин был одним из тех немногочисленных, если не сказать редких, людей, к которым я всегда относилась с неизменным уважением и симпатией. Спокойный, несуетный... Короче, к таким, как он, можно без опасений поворачиваться спиной, зная, что они не скажут тебе вслед какой-нибудь гадости. Вот и теперь он ни о чем меня не расспрашивал и не лез в душу без мыла с притворным сочувствием, за что я была ему безмерно благодарна.

Валентин, копошившийся в дальнем углу лаборатории, закурил, и запах его дешевой папироски показался мне слаще, чем дым отечества; мне даже самой захотелось затянуться.

- Эй! - окликнула я его. - А на курево тебя можно разорить?

- Возьми в столе, - разрешил щедрый Валентин. - Только я ведь без фильтра курю.

Я выдвинула верхний ящик Валентинова стола - там навалом лежали фотографии. Папиросы обнаружились в следующем, только вид у них был какой-то непривычный.

- Это что, спагетти? - поинтересовалась я на всякий случай, взяв в руки узкую белую трубочку, длинную, как карандаш.

- Что, впечатляет? - отозвался из своего угла Валентин. - Это я их еще порезал, они длиннее были. - И пояснил:

- С фабрики такие выносят - автомат у них там какой-то сломался - и продают по дешевке, чуть ли не на метры. А мне все равно что курить, я за эстетикой не гоняюсь, главное ведь качество, - хохотнул он и, заметив мою задумчивость, посоветовал:

- Если большая, разломи пополам, и все дела.

- Да нет, зачем же? - возразила я, еще немного полюбовавшись папиросной "макарониной". - В этом что-то есть, пожалуй. - Я смело зажала в зубах бракованный, с точки зрения эстетики, продукт местной табачной фабрики и чиркнула спичкой. Чтобы оценить его качество, мне хватило одной затяжки, после которой я испытала острое кислородное голодание.

- Что, прочищает мозги? - весело осведомился Валентин уже после того, как я более-менее прокашлялась.

- Еще как, - подтвердила я и добавила, вспомнив Веньку:

- Кстати, это как раз то, что мне доктор прописал, а то у меня там сейчас столько всякого дерьма!

- Значит, одобряешь? - лукаво блеснул глазами Валентин.

- Отличное средство! - заверила я его, на всякий случай отодвигая папиросу подальше. - А ты не в курсе, случаем, наша табачная фабрика не собирается в ближайшее время приступить к производству толовых шашек?

Валентин оставил мою шутку без внимания, только велел выключить настольную лампу. Я послушно нажала на кнопку, но темнота была недолгой, потому что в следующую минуту по комнате разлился неяркий красный свет - Валентин начал колдовать с пленкой. У него что-то с грохотом упало на пол, он забористо выругался и, спохватившись, сердечно покаялся:

- Извини, совсем вылетело из головы...

Валентин не договорил, и я осталась в неведении относительно того, что именно вылетело из его головы. Что я женщина, так надо полагать? Нашел из-за чего убиваться, забыл, видно, что я и сама частенько грешу крепким словцом, когда не хватает нейтрального словосочетания, а последнее, надо признать, не редкость при нашей-то собачьей жизни.

Пока Валентин сноровисто проявлял, закреплял, печатал и прочее, я продолжила эксперименты со своими "прочищенными" мозгами. Я думала, чем мне ответить на Венькино предложение, и все никак не могла принять окончательного решения. Не будь этой старой газетной вырезки, завалившейся за подкладку Наташкиной ветровки, я бы так не мучилась. Я бы просто послала его в то самое место, адрес которого у меня постоянно вертится на языке, но не часто срывается, только в особо экстренных случаях. Но крошечная газетная заметка с дубовым заголовком "Комсомольский вожак" заставляла меня усиленно ворочать извилинами. Соблазн взглянуть на этого "вожака" вблизи был слишком велик, хотя и при полном отсутствии уверенности в том, что моя бурная самодеятельность в духе Джеймса Бонда позволит узнать что-нибудь новое о Наташкиной судьбе.

Не проще ли, соображала я, просто прийти к этому Пашкову и спросить:

- Простите, вы случайно не знаете, как вырезка со статейкой про ваши комсомольские подвиги могла оказаться за подкладкой куртки моей любимой подружки, загадочным образом пропавшей пятнадцать лет назад?

И услышать в ответ: "Понятия не имею"?

И фразочка эта, не исключено, будет произнесена искренне. Или как бы искренне, но так, что комар носу не подточит. Профессия политика, всем известно, подразумевает умение талантливо врать: преданно глядя в глаза, а то и со слезой в голосе. Еще почти всегда убедительно звучат клятвы отдать на усекновение какую-нибудь из частей тела. Руку, например, или голову. Ноги в таких случаях популярностью, кажется, не пользуются. Находятся также и особенно самоотверженные, ну, те, что при случае грозятся лечь на рельсы... Ладно, сейчас речь не о них. Речь о кандидате в местные губернаторы с хорошей русской фамилией Пашков и о том, есть ли у меня хоть один шанс из тысячи надеяться, что он и впрямь имеет какое-то отношение к таинственному исчезновению моей единственной подруги юности.