Опасная обочина - [14]

— Лихач, — сказала Паша, когда он подошел. — За такие штучки права отбирают.

— В тайге-то? — насмешливо снизошел ас до разговора.

Он критически осмотрел ее с головы до ног и снова от валенок до ушанки: ватный костюм, хоть и с иголочки, был номера на два-три больше, чем того требовала комплекция его обладательницы. Ну куль, да и только, эдакий сибирский Гаврош…

— Почем костюмчик брали? — вежливо поинтересовался Баранчук.

Чуть прищурившись, девушка едва заметно улыбнулась и, разлепив полноватые обветренные губы, холодно произнесла:

— Неважно. Из зарплаты вычтут… Говорят, вы здесь получаете прилично?

Пропустив экономический вопрос мимо ушей, Эдик продолжил тему верхней одежды.

— Побольше размера не нашлось?

Она непритворно вздохнула, пошевелив аршинными плечами.

— Нет. Это самый маленький.

Он кивнул:

— Сойдет. До ближайшего театра километров восемьсот, да и то — воздухом.

Она протянула ему термос. Обычный пластмассовый термос небольшой емкости.

— Чай, — пояснила Паша. — Со сгущенкой.

Брови у Баранчука поползли вверх и достигли ушанки.

— Дорогая, — с чувством произнес он, — я тронут до глубины души и не знаю, как благодарить. Могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?

Она снова улыбнулась потрескавшимися губами.

— Не стоит благодарности. Приказ начальника мехколонны.

Ему снова пришлось приподнять бровями ушанку.

— Стародубцева?! — удивился он. — С чего бы это такое внимание к моей скромной персоне?

— При чем здесь ты? — пожала плечами Паша. — Всем водителям по термосу. Теперь так каждый день будет…

Баранчук вздохнул и горестно покачал головой.

— Рехнулся дед. Стареет…

— Почему?

— Спартанец он. И вбил себе в голову, что и мы спартанцы. Как верблюды в пустыне. А тут тебе термосы чуть ли не в постель. Сервис…

Он посмотрел на Пашу и понял, что она замерзла.

— Холодно, — сказал Баранчук.

— Не лето, — подтвердила она.

Эдик сделал широкий приглашающий жест.

— Прошу ко мне в машину, — вроде бы естественно произнес он, сам чувствуя постыдную фальшь собственной интонации. — Прокачу по трассе.

— Спасибо, у меня своя есть, — безразлично ответила Паша.

— Разве это машина? — криво усмехнулся Баранчук, испытывая отвращение к самому себе за неуместную галантность.

Он повернулся и с деловитой небрежностью отягощенного заботами человека зашагал к своему свирепому МАЗу.

— Эй! — крикнула она ему в спину. — Я не могу, у меня еще три термоса осталось…

Но он не ответил, не обернулся, прыгнул в кабину и, привычно рванув вибрирующий рычаг, погнал машину. Веселые, красно светящиеся стоп-сигналы еще какое-то время мелькали вдали, но вскоре исчезли, так, словно и не было здесь адского водителя Баранчука.

Паша смотрела ему вслед, пока не затих вдали шум мотора и не появились другие фары очередного водителя, тоже мечтающего о горячем чае со сгущенкой. Девушка поежилась и пошла к своему «зилку» за новым термосом.

Стародубцев, несмотря на свое преклонение перед укладом жизни граждан древнегреческого государства Спарты, Пашину идею с термосами принял с восторгом: дед был суров, грубоват, но до смерти любил своих шоферов и был им настоящим отцом-командиром.

«Ну и ежик этот их хваленый ас, — думала Паша, забравшись в теплую кабину. — Лицо каменное, а глаза добрые, как будто два человека в нем. Симпатичный…»

«Артистка, — мысленно ворчал Баранчук. — Из этих, из романтиков… И чего это я с ней язык распустил?»

Вообще-то в их судьбах было мало общего. Разве что профессия и город, в котором они родились. Но было еще одно обстоятельство, роднившее их и скрываемое ими: и его, и ее на Север привело несчастье… Это они оба пока что скрывали, но, может быть, именно поэтому их подспудно тянуло друг к другу, хотя признаться в этом, пусть даже себе, ни он, ни она не желали…

Когда Паше исполнилось семь лет — дома ее звали Полиной, — отец ушел из семьи. С матерью они остались втроем, у нее была еще трехлетняя сестренка Вера. А спустя полгода родилась Катя. Так и жили они вчетвером у старшей материной сестры, вечно попрекавшей своей добротой. Жили в двух небольших комнатушках старого двухэтажного дома в одном из Троицких переулков у Самотечной площади.

Что и говорить, детство у Полины было не слишком радостным. Отец после развода исчез и алименты не присылал. Мать много работала, пытаясь дать девочкам самое необходимое. Так и стала Полина маленькой хозяйкой в семье: училась, возилась с сестренками, готовила, стирала, бегала за продуктами, словом, делала все, что по дому обычно делают взрослые. Так она и повзрослела к седьмому классу.

Когда ей исполнилось тринадцать, мать вышла замуж. Отчим был гораздо старше матери и оказался очень добрым человеком. Он перевез их к себе, в большую светлую комнату, и зажили, теперь уже впятером.

Шабалин — это была фамилия отчима — к детям относился очень хорошо, иной родной отец так не относится: столько внимания и доброты проявлял он по отношению к девочкам. Между тем был он человек больной, надломленный, со своей непростой судьбой, о чем, правда, распространяться не любил, но и так было понятно, что жизнь его не ласкала.

Имелся у отчима и родной сын — непутевый веселый парень. С ними не жил, обретался где-то в общежитии, работал шофером такси. С отцом отношений почти не поддерживал, заходил редко. Имя у него было странное — Зот. Зот Шабалин-младший, как он в шутку представился Полине, вернувшись в тот памятный день из армии.