Опасная любовь - [38]

Свободен.

Вдруг стало ясно: за полгода семейной жизни он ни минуты не чувствовал себя по-настоящему счастливым. И непонятно было, зачем же терпел эту жизнь? Эту чужую, нелюбимую женщину, которая хоть и утверждала, что любит его, на самом деле любила только себя, и если бы ей захотелось жить с его головой, она бы нашла способ отделить ее от туловища!

Сергей не спрашивал себя, что делать с обретенной свободой, ответ был только один: вернуть Наташу. Сделать все, чтобы они снова были вместе. Но — как? С чего начать?

Вот над этими вопросами он и ломал себе голову, глядя на экран монитора. На рабочем столе, перед компьютером, лежал фирменный бланк с семью цифрами. Сергей переписал на него номер Наташиного телефона.

Позвонить?

Или узнать ее адрес и сразу встретиться? Как она выглядит, как живет, чем занимается? Невыносимо хотелось увидеть Наташу, но и страшно было. Может, все-таки сначала позвонить?

Сергей не заметил, как сзади подошел Василий Одинцов, редактор из отдела политической жизни.

— Бурлит? — спросил Одинцов, кивая на монитор.

— Что? — не понял Сергей.

— Мир, спрашиваю, бурлит?

— Бурлит…

— Там-то пусть бурлит, а вот здесь… Я сегодня узнал, что красно-коричневые дебилы снова поднимают голову. Собираются на первомайские праздники демонстрации устраивать. Ты представляешь? Как будто не было позапрошлогоднего августа!

— Почему они дебилы? — рассеянно спросил Сергей.

— Ну ты даешь! Люди будут ходить по Москве с красными флагами, кричать «Да здравствует Ленин! Да здравствует Сталин!», а мы должны терпеть все это? За что, как говорится, боролись?

— За то, чтобы люди могли выйти на улицу не только с правительственными лозунгами, а и с теми, которые сами считают нужным поднять. По-моему, так.

— Вот-вот, — с презрительной усмешкой кивнул Одинцов. — За что боролись, на то и напоролись. Будут всякие ублюдки про Сталина горланить, а им даже рот заткнуть нельзя. С такой демократией мы быстренько скатимся опять к тоталитаризму. Запретили же компартию, значит, и все, кто ее поддерживает, — вне закона.

— Суровый ты мужик, Одинцов, — хмуро сказал Сергей, не зная, как избавиться от коллеги, про которого за глаза говорили: «Заставь дурака Богу молиться, он и весь лоб расшибет». — Между прочим, рты людям не стоит затыкать. Ну и пусть забавляются, прославляют кто что хочет: Сталина, пиво, Чиччолину — да ради Бога! А потом будут выборы, народ сам скажет, чего он хочет. Ты же демократ, Одинцов, а демократия — это власть народа.

— По-твоему, пусть орут, какой замечательный вождь был Сталин? Ты что, Мезенцев, забыл про ГУЛАГ? Считаешь, нормально, что кто-то теперь оскверняет память безвинно погибших? Да я бы таких… красно-коричневых!..

Сергей разозлился. Он и прежде не мог терпеть политических краснобаев, а сейчас и подавно. Вот принесла нелегкая ретивого демократа!

— К стенке бы ставил, да? Ну и чем ты отличаешься от тех, кто при Сталине так и делал? И тоже кричал: дебилы, ублюдки, оскверняют память жертв революции. По-моему — да пусть каждый верит в то, во что ему верится. Есть у людей такое право.

— Значит, пусть орут? — язвительно повторил свой вопрос Одинцов.

— Если у меня под окнами — то нет, орать не нужно. Не люблю, когда орут под окнами, кто бы то ни был: реакционеры, демократы, коты, вороны. А если подальше от жилых домов и не очень орут — пожалуйста.

— Странный ты человек, Мезенцев, — с сомнением покачал головой Одинцов. — Твоя мать в Союзе журналистов отстаивает принципы свободной, демократической прессы, а ты…

— Сын за мать не отвечает, — усмехнулся Сергей, перефразируя известную реплику Сталина.

— Вот-вот, я и думаю, зачем ты работаешь в нашей газете? Здесь же все такие, как я, а ты — другой.

— Слушай, Одинцов, — Сергей поднялся со стула, — тебе что, делать нечего? Вали отсюда, не мешай работать. Можешь докладную главному написать, мол, противопоставляет себя коллективу и вообще — враг народа.

— Ох-ох, какие мы психованные! — Одинцов пожал плечами и пошел из кабинета, судя по всему — искать других собеседников, которые могли бы разделить его озабоченность по поводу коварных планов красно-коричневых.

Сергей сел за стол, уперся взглядом в номер телефона. Какое-то время мысленно материл коллегу, отвлекшего своими идиотскими соображениями от главного, от самого важного, что происходило сейчас в мире.

Наташа… Позвонить прямо сейчас? Снять трубку и позвонить? Если она подойдет к телефону, сказать… Что сказать? Как объяснить все, что пережил он с тех пор, как они расстались? А может, и не нужно ничего объяснять? Она или сама все знает, или давно уже не думает о нем, не вспоминает, и все его переживания не интересны ей?

На синем экране монитора плавно скользили сверху вниз белые строчки информации. Казалось, они стремились побыстрее пройти синее поле, поскорее исчезнуть, потому что не нужны, не интересны человеку, сидящему у компьютера.

Сергей так и не решил, что лучше: сначала позвонить или сначала встретиться с. Наташей. Красный телефон на его столе сам зазвонил, отвлекая от мучительных размышлений.

— Да, — коротко бросил Сергей в трубку.

— Привет, — услышал он мягкий женский голос. — Я, конечно, помешала важной и срочной работе?