Опаленная юность - [18]

…Девушки шли по улицам Москвы. На Кировской, недалеко от метро, дорогу им преградили красноармейцы, тянувшие что-то огромное, серебристо поблескивавшее в темноте.

— Аэростат воздушного заграждения, — пояснила всезнающая Нина Шишкова. — Их множество над Москвой висит.

Похожий на колоссального бегемота аэростат покорно двигался за ведущими его бойцами. Своим толстым брюхом он касался нагретого за день асфальта.

Пронзительно завыли сирены, и в черное небо вонзились сотни голубых мечей. Загрохотали зенитки, небо запестрело разрывами снарядов.

— Воздушная тревога! — хрипло донеслось из радиорупоров. — Граждане! Укройтесь в бомбоубежища.

— Учебная, — проговорил седенький старичок, — можно в убежище не идти.

Девушки прислушались — сверху доносилось комариное надрывное гудение одиночных самолетов.

— Вот он! — Старичок ткнул пальцем в небо, и где-то далеко-далеко в вышине в голубой струе двух прожекторов можно было различить крошечную серебряную птицу.

— Тревога! С улиц долой!

Дежурные старались перекричать грохот стрельбы.

Родился новый звук. Он шел издалека, с самого неба, но приближался с диковинной быстротой. Рассекая черный воздух, на землю летели бомбы. Глухой удар потряс окрестности. Багровая вспышка пламени выхватила из мрака силуэты зданий. Распарывая воздух, над головой проныли осколки.

Второй взрыв, еще более мощный, бросил девушек на асфальт. Со звоном посыпались осколки зенитных снарядов. Чьи-то руки грубо подхватили подруг и втиснули их в подвал. В убежище было немного людей. Горели синие лампочки, в углу стояли ведра с водой.

— Вот тебе и учебная, — растерянно бормотал старичок, протирая засоренную лысину; на его морщинистом лице застыл испуг. — Вот это ахнуло!

— Пошли, — решительно сказала Лара.

Надя и Нина послушно вышли за ней.

По улицам бежали взволнованные люди. Промчалась пожарная машина, за ней другая.

Обратно пришлось возвращаться другим путем. Горящий дом оцепила милиция, маленькие фигурки пожарных сновали у пылающих развалин.

Недалеко от Ленинградского вокзала девушки остановились пораженные. Бомба расколола трехэтажный дом, половина его рухнула на мостовую и рассыпалась грудами битого кирпича, штукатурки, щебня. Другая половина уцелела. Жутко выглядело разбитое, развороченное нутро жилища. Уцелевшие жители, оцепенев от ужаса, кучкой жались к стене соседнего дома. Красноармейцы и милиционеры выносили из развалин убитых.

— А-а-а-а! — диким голосом закричала какая-то женщина. — Они здесь, здесь!.. — И она с плачем кинулась разбрасывать кирпичи.

Уставшие, перепачканные девушки возвратились в Клуб железнодорожников. Там никто не спал. Над Москвой вставал рассвет.

Утром девушки получили назначение. Их направили на строительство оборонительных сооружений на дальние подступы к Москве. Посадка на грузовики происходила здесь же, на Комсомольской площади.

С рассветом к вокзалам потянулись сотни людей с чемоданами, узлами, ящиками.

— Уезжают, — грустно сказала Надя. — Тяжело теперь в Москве.

Машины катились по шоссе Москва — Минск. Просторная автострада позволяла развить большую скорость. Водители пользовались этим и выжимали из видавших виды полуторок и трехтонок все возможное и невозможное: придирчивых московских милиционеров здесь не было, и это радовало шоферские души.

Все же на редких КПП[1] водители послушно подчинялись регулировщицам движения — какой-нибудь курносой девчушке в пилотке. Никто не нарушал порядка: время военное, простым штрафом не отделаешься.

Машины весело неслись по дороге, обгоняя тяжелые зеленые грузовики, нагруженные боеприпасами, продовольствием, снаряжением.

Девушки пели. Знакомая всему миру, звучала песня о великой столице:

Кипучая, могучая,

Никем непобедимая,

Страна моя, Москва моя,

Ты самая любимая!

Простые, задушевные слова приобретали теперь новый смысл, и сама песня звучала по-новому, она больше походила на военный марш.

По обе стороны шоссе тянулись широкие колхозные поля, желтела неубранная рожь, никли к земле тяжелые колосья пшеницы, зеленела сочная ботва картофеля. Проплывали рощи, перелески, мелькали потемневшие от дождя одноэтажные домики с резными наличниками и веселыми деревянными петушками на флюгерах и воротах. Синели неглубокие реки и пруды, отражая безоблачную высь.

У моста колонна остановилась. Шофер схватил брезентовое ведро и побежал к озеру.

— Разомнитесь, девчата, мотор перегрелся.

Девушки соскочили на землю.

На шоссе показались санитарные машины. Дойдя до грузовиков, они тоже остановились.

— Девочки, смотрите, раненых везут!

Девчата окружили машину с красным крестом на борту.

Обросшие, бледные от потери крови, раненые производили тяжелое впечатление.

— Сверни-ка, дочка, покурить, руки не владеют. — Бородатый младший командир с загипсованной грудью и тяжелыми куклами спеленатых рук слабо улыбнулся.

Надя неловко свернула толстенную самокрутку:

— Послюните, пожалуйста!

— Ты уж сама, доченька, я не побрезгаю.

— Он даже рад будет, — прошелестел лежащий навзничь моряк с громадным гипсовым сапогом на раздробленной ноге.

— Молчи, черт дохлый! Не смущай! — шутливо накинулись на моряка соседи.

Покраснев, как пион, Надя вставила самокрутку в потрескавшиеся губы сержанта и зажгла спичку.