Онтология взрыва - [26]

Это потом уже новая классификация нашего опыта создает соответствующую теорию, долгоживущую или быстровыветривающуюся - в зависимости от глубины догадки, инициировавшей ее. То есть стабильность теории находится в прямой зависимости от того, что большей частью лежит за пределами наших сегодняшних дедуктивных возможностей, а именно, в области подсознательных импульсов, ответственных за нашу интуицию и эстетическую функцию. Отсюда - казалось бы, неестественное для мира научных теорий, но практически ставшее негласной нормой требование эстетической красоты, установленное нашим веком для каждой теории, претендующей на жизнеспособность. (П. Дирак как-то сказал, что теория, обладающая математической красотой, имеет больше шансов оказаться правильной, чем уродливая теория, согласующаяся с какими-то числами.) 20-й век, населив математику и физику образами, похоже, окончательно перевел их в область эстетически значимой деятельности.

Что же все-таки лежит в основе наших интуитивных импульсов, ответственных за идеи расслоения реальности? Если вспомнить о процедурных обещаниях континуумального мышления, то этот вопрос не кажется таким уж обреченным. Более того, ответ на него настойчиво подталкивается идеей мирового континуума: ведь это геометрия, та глубинная геометрия, что заложена нашим опытом и опытом наших предков в нашу операционную подсознательную систему, пусть грубовато, пусть иногда неказисто, но просчитывает метрики пространственных слоев реальности и производит актуальное ее расслоение.

Получается, за качество наших классификаций несет ответственность совершенство геометрии, записываемой нашими витальными обстоятельствами в командные системы нашего мышления. Изменяясь, эта геометрия изменяет структуру нашей рациональности. И когда изменения, вносимые в нас новыми жизненными обстоятельствами, сопровождаются вопросом "Сохранить текущие изменения?", нам остается только оценить, насколько серьезен авторитет у этих обстоятельств.

Уже в силу мобильности командных структур нашего мышления любая классификация реальности носит довольно условный характер - эта условность только что не должна быть грубее теоретической цели расслоения. Глупо искать соответствия классификационных систем Истине в мире релятивных значимостей.

Континуум как рациональный концепт предполагает свое расслоение реальности, причем такое, в котором геометрия как классификационный критерий в конечном счете представлена в явном виде. Геометрия - это, подобно любому феноменологическому опыту, тоже продукт жизненного мира и одновременно часть его. Для континуумального мира, причем, важно не просто то, что часть, а еще и то, какая именно часть. Ведь именно континуумальный мир предполагает для геометрии командную функцию не только в деле организации нашего мышления, но и в деле организации всего себя.

Поэтому Континуум не дихотомирует мир на мир вещества и мир мыслей, как это делает корпускулярное мышление. В континууме эти два мира отличаются лишь своими метрическими характеристиками (так, например, отличается пентиум от ундервуда). Когда Гуссерль высказал мысль о том, что универсальная наука о мире должна быть построена как единая и универсальная теория "more geometrico", он только процитировал генеральную интуицию относительно идеала метафизики, рожденную еще пифагорейцами и возрожденную для Нового времени Галилеем, Декартом и Спинозой. То есть командная функция геометрии в своем роде предполагалась уже и в рамках корпускулярного мышления (которое, кстати, и представляет Гуссерль как один из его последних великих).

Великая континуумальная реформа в мышлении как раз и начинается, по сути, с реформы в геометрии, связанной с произведенной впервые Лобачевским

мультипликацией двумерных пространств (или, по крайней мере, в унисон с нею). Поразительное совпадение интеллектуальных взрывов в геометрической и физической картинах мира заставляет искать их общий детонатор, сработавший так безотказно. Тем более, что вскорости после начала взрыва началось предсказанное Риманом слияние этих картин.

Космология

Эйнштейновская теория относительности и квантовая механика интересны прежде всего как новые концепты физического пространства. Они оказались способными справиться с теми возникшими проблемами в физике, которые поставили старую геометрическую метатеорию в состояние обреченности, но при этом оказались далеки от исчерпания рациональных возможностей, заложенных в их основание. В смысле этих возможностей они оказались верхушкой айсберга, испытательными заездами для новой рациональной системы. Они приучили нас к самому своему виду, вначале представлявшему верх логического эксцентризма, как первые даймлеры, в свое время непонятно на что надеясь решившие конкурировать с такими привычными и с такими безотказными лошадьми.

Они приучили даже не столько наше сознание, сколько подсознание к логике парадоксальных теорий, они приучили нас к нормальности того, что пространство вокруг нас может быть не только эвклидовыим и не только 3-мерным, что реальность вещества может быть предметом интерференции, и что господь бог подвержен страсти играть в кости. Узнав эти новости, мир воспринял их как интригующее начало, как увертюру к захватывающему спектаклю.