Оноре де Бальзак. Его жизнь и литературная деятельность - [31]

«Можно ли предложить женщине такую развалину, как я?.. – писал он сестре». – «Три года, – жаловался он в письме к г-же Карро, – строю я гнездо, которое стоило мне целого состояния; увы, а птиц в нем нет! Когда прилетят они? Годы уходят, мы состаримся, все полиняет, даже материя на мебели гнезда».

В конце зимы, почувствовав вновь облегчение, Бальзак объявил, что уезжает в первых числах марта. Мысль, что он должен вернуться в Париж один, что он не введет любимую женщину в тот дом, который украшал для нее, угнетала его. Он чувствовал, что не в состоянии будет еще раз приехать в Россию, что прощается со своей возлюбленной навек. Долго таил он про себя эти тяжелые мысли, пока, наконец, настойчивые вопросы Ганской не заставили его высказаться. Он ничего не просил, он только жаловался на свою несчастную судьбу. Эти жалобы тронули сердце Ганской, и она обещала ему, что он не уедет в Париж один. 14 марта они отпраздновали скромную свадьбу в Бердичеве, а 25 апреля отправились в Париж, оставив имение в собственности молодых Мнишков. Несмотря на то, что болезнь не покидала его, Бальзак чувствовал себя вполне счастливым. Он был уверен, что скоро выздоровеет, мечтал, как откроет в Париже полуаристократический, полулитературный салон, в котором будет царить его красавица-жена, как с удвоенной энергией примется за работу.

«Я твердо решил писать для театра, – сообщает он одному из своих приятелей. – Во время болезни я обдумал множество сюжетов; у меня накопилась просто целая театральная Калифорния, за эксплуатацию которой я теперь и примусь». Сестре и г-же Карро он в самых восторженных выражениях сообщает о своем браке: «Двадцать четыре часа тому назад, – пишет он г-же Сюрвиль, – на свет появилась г-жа Ева Бальзак, урожденная графиня Ржевусская, или г-жа Оноре Бальзак, за исключением ее дочери, во всей здешней стране нет женщины, равной ей; это алмаз Польши, жемчужина древнего рода Ржевусских; во всякой стране можно гордиться ею! Я надеюсь, что ты скоро увидишь ее: в конце апреля я тебя познакомлю с твоей золовкой». – «Мы такие старые друзья, – говорит он в письме к г-же Карро, – что вы должны узнать от меня самого счастливую развязку великой и прекрасной драмы сердца, продолжающейся 16 лет. Три дня тому назад я женился на единственной женщине, которую я любил, которую люблю более чем когда-нибудь и которую буду любить до смерти. Этот союз, вероятно, та награда, которую Бог готовил мне за столько неудач, столько лет труда и тяжелых испытаний. Я не знал ни счастливой молодости, ни цветущей весны; мне предстоит самое цветущее лето, самая сладкая осень...»

«Молодые» выехали из имения 25 апреля и только в конце мая добрались до Парижа. Дорога утомляла их обоих, особенно Бальзака; им приходилось останавливаться и отдыхать по несколько дней в разных городах Германии.

Парижские друзья ужаснулись, увидев Бальзака: это была тень прежнего жизнерадостного, крепкого толстяка. Лицо его поражало мертвенной бледностью, он страшно исхудал, как-то осунулся, ослабел и сильно задыхался. Энергичное лечение парижских врачей не приносило ему пользы, припадки сердцебиения и удушья повторялись всё чаще, у него опухли ноги, вскоре ему пришлось окончательно слечь. Близкие видели безнадежность его положения, но сам он не подозревал об опасности: он строил планы путешествий на воды и к морю для окончательного выздоровления и постоянно задумывал новые литературные работы. Жена ухаживала за ним с самой нежной заботливостью, стараясь поддерживать в нем эти иллюзии и бодрость духа. Только накануне смерти, чувствуя себя очень плохо, он стал упрашивать лечившего его врача не скрывать от него истину и сказать ему откровенно, сколько ему осталось жить.

– Вы понимаете, я не могу умереть, как всякий, – прибавил он, – я должен оставить обществу свое завещание. Слово «завещание» развязало язык врача.

– Сколько же времени вам нужно для приведения в порядок ваших дел? – спросил он.

– Шесть месяцев, – отвечал больной после минутного размышления.

Доктор покачал головой.

– Вы мне не даете шести месяцев? – вскричал Бальзак с горечью. – Ну, хорошо, дайте мне шесть недель! Шесть недель при лихорадке – это целая вечность... Ведь можно работать и по ночам!

Доктор продолжал хранить зловещее молчание.

– Как, значит, я приговорен к смерти! – с ужасом воскликнул Бальзак. – Но, слава Богу, у меня еще есть силы бороться и найдется мужество покориться. Если ваша наука вас не обманывает, не обманывайте и вы меня. На что я могу еще надеяться? Даете ли вы мне шесть дней? Шесть дней! – повторил он, – это немного! Ну, ничего, я намечу в общих чертах, что мне осталось сделать для окончания моих работ, друзья поставят точки над i Я успею быстро просмотреть все свои 50 томов. Я вырву плохие страницы, я придам больше силы хорошим. Человеческая воля творит чудеса! Я могу в шесть дней дать бессмертную жизнь тому миру, который создал. На седьмой день я отдохну!..

По мере того как он говорил, силы его ослабевали, лицо принимало все более мертвенный оттенок.

– Дорогой мой, – произнес доктор, – мы никогда не можем ручаться ни за один час жизни. Многие люди, совершенно здоровые в настоящую минуту, могут умереть раньше вас. Если вы хотите сделать завещание, лучше не откладывать этого на завтра.