Оноре де Бальзак. Его жизнь и литературная деятельность - [23]

Наконец романист потерял терпение и купил соседнюю дачу. «Хоть дорого пришлось заплатить, – говорил он, – да не беда, пусть моя несчастная стена умирает на своей собственной земле».

Внутреннее убранство дома было еще фантастичнее, чем его «наружность». Ни ковров на полу, ни занавесей на окнах, ни комодов, ни шкафов там не было. Простые, голые, выштукатуренные стены, на которых красовались надписи углем: «Отделка из Паросского мрамора. Плафон расписан Эженом Делакруа. Обои д'Обюсона. Мраморный камин. Двери вроде Трианонских. Мозаичный паркет из разных сортов редких деревьев с островов». Вся эта «роскошь» должна была украсить «Жарди» в отдаленном будущем, а пока романист утешался тем, что во всех комнатах устроил звонки собственного изобретения, так остроумно скрытые в стенах, что их трудно было заметить. В «Жарди» Бальзак не жил постоянно: когда у него была спешная работа, он запирался в своей маленькой парижской квартире, ни с кем не виделся и писал, почти не отрываясь от стола, часов по 18 в сутки. В сравнительно свободные промежутки времени он переселялся на свою дачу и очень любил принимать там друзей. Гости собирались обыкновенно к обеду, часам к шести, Бальзак ел всегда с большим аппетитом; особенно фрукты составляли его любимую пищу. Вино подавалось за его столом в изобилии, гости пили, разговоры велись самые непринужденные, со всех сторон сыпались пикантные анекдоты, шутки, остроты. Бальзак не любил сам говорить за обедом, но с величайшим удовольствием слушал своих собеседников, весело хохотал каждой удачной остроте, приходил в восторг от удачного каламбура. После обеда он угощал присутствовавших особенным кофе собственного приготовления и каким-то удивительным желтым чаем, о происхождении и свойствах которого он рассказывал самые фантастические истории. Затем Бальзак уходил в свою комнату и ложился спать, с тем чтобы ночью встать и работать. Он находил, что одна только ночная тишина природы и жизни возвращает ему спокойствие, необходимое для его творчества. Часто он обдумывал свои произведения, бродя машинально ночью по лесам Виль д'Авре и Сен-Клу. Не раз случалось ему очнуться утром в Париже, на площади Согласия, в халате, в туфлях, без шляпы на голове; он не помнил, по каким местам ходил несколько часов сряду, и спешил влезть на имперьял дилижанса, чтобы скорей вернуться в Виль д'Авре. Кондуктор знал его и не пытался требовать с него платы: известно было, что у него в кармане никогда нет ни одного су.

Апогей известности Бальзака совпал по времени с расцветом славы Виктора Гюго. Оба писателя знали и взаимно ценили друг друга, но никакой близости между ними не существовало. Тем более приятно и лестно было Бальзаку, когда глава романтической школы выразил желание посетить его на даче. Леон Гозлан дает нам характерное описание этого свидания двух светил тогдашней литературы:

«Бальзак был одет в живописные лохмотья. Его панталоны без подтяжек по обыкновению расходились с его широчайшим жилетом, его поношенные башмаки не сходились с панталонами; бант его галстука торчал около уха; четыре дня не бритая борода густо разрослась. На Гюго была серая шляпа сомнительного цвета, выцветший синий фрак с золотыми пуговицами в виде кастрюль, черный, истрепанный галстук и большие зеленые очки. Пока подавали завтрак, Бальзак предложил гостю погулять по его владениям. В. Гюго хвалил дачу очень сдержанно. Напрасно Бальзак уверял его, что об этой местности упоминается в мемуарах Сен-Симона; он, видимо, в душе подсмеивался над странной прихотью хозяина, нетвердо ступая по узеньким дорожкам садика, залитым асфальтом. Одно вызвало его восхищение – это огромное ореховое дерево, возвышавшееся почти у подножия холма. Бальзак просиял при восторженном восклицании гостя.

– Да, это чудное дерево, – сказал он, – я недавно купил его у общины. Знаете, что оно дает?

– Так как это орешник, то, вероятно, дает орехи! – ответил Гюго.

– Нет, оно даст 15000 франков дохода! – вскричал Бальзак и, увлекаясь своей фантазией, тут же экспромтом сочинил целую историю: оказалось, что, в силу древнего обычая, остатка феодального права, все жители соседней общины обязаны свозить нечистоты к подножию этого дерева; из этих нечистот выйдет превосходное удобрение, которое Бальзак будет продавать соседним землевладельцам чуть не на вес золота.

– Одним словом, – закончил он, – у меня тут гуано, то самое гуано, которое мириады птиц оставляют на пустынных островах Тихого океана.

– Понимаю, – с олимпийским спокойствием заметил Гюго, – у вас, мой милый Бальзак, гуано, но без птиц.

– Гуано без птиц! – подтвердил Бальзак, громко смеясь этому определению его удивительного феодального удобрения и его неслыханного источника дохода.

Никогда нельзя было решить, насколько Бальзак сам верит тем сказкам, которыми он угощал других. Во всяком случае, увлечение, с которым он рассказывал, было так искренно, что никому не приходило в голову сердиться на него, подозревать его в умышленном обмане. Между прочими разговорами в этот день Гюго рассказывал ему о постановке на сцене своих драм, о тех мучениях, какие приходится выносить драматическому писателю, и о тех выгодах, какие приносят пьесы, которые часто даются в театрах. Воображение Бальзака воспламенилось. Как, он, романист, таким тяжелым трудом зарабатывает свои сантимы и франки, а Гюго, написав пьесу, может спокойно сложить руки: со всякого представления ее в каком бы то ни было театре он получает премию, и сумма этих премий доходит в иной вечер до 400 франков. Бальзак не был жаден к деньгам, но он всегда мечтал о богатстве, которое дало бы ему возможность отдохнуть, не мучиться на обязательной работе. После визита Гюго он решил, что исполнит намерение, и прежде часто приходившее ему в голову, – сделается драматическим писателем. Масса сюжетов для пьес и комического, и трагического содержания сразу зародилась его в голове.