Оноре де Бальзак. Его жизнь и литературная деятельность - [18]

Суд решил дело в пользу Бальзака, но процесс этот нанес ему громадный вред. Враги и завистники его воспользовались разоблачениями противной стороны, что бы очернить его репутацию. «Revue de Paris», один из влиятельных журналов того времени, превратился во враждебный ему орган, многие издатели журналов отказывались иметь с ним дела, кроме того, он поссорился с несколькими видными представителями прессы. Начиная свой процесс против «Revue», он считал, что защищает не только свой личный интерес, но и интерес всей пишущей братии, всех сотрудников журналов, эксплуатируемых редакторами. И что же? В числе оправдательных документов редакция представила на суд свидетельство, подписанное несколькими выдающимися литературными именами и доказывающее, что отсылка корректурных листов французских сочинений в Россию – вещь обычная, не нарушающая ровно ничьих интересов. Бальзак был вне себя от гнева. Много времени спустя он делил всех литераторов на подписавших и неподписавших и преследовал первых самыми едкими сарказмами.

Бальзак высказывал свое невысокое мнение о представителях печати не только в разговорах, но и в некоторых своих произведениях. В романе «Illusions perdues» («Погибшие мечты») он дал самую неприглядную картину закулисной стороны журнального дела, – картину, в которой немало шаржа, но которая задевала за живое издательский и редакторский персонал. В своей «Monographie de la presse» («Монография печати») он перебирает по очереди всех сотрудников газеты – «передовика», репортера, фельетониста, популяризатора научных сведений – и не без остроумия доказывает, какое растлевающее влияние на ум и сердце оказывает работа по каждой из этих специальностей. Журнальная критика, конечно, не оставалась в долгу у романиста, и в то время как публика нарасхват покупала его сочинения, как имя его, помещенное в объявлении о выходе журнала, сразу увеличивало число подписчиков, его преследовал целый град насмешек, придирчивых замечаний, обвинений, направленных не только против его произведений, но и против его личности. Иногда он падал духом или злился, читая эти едкие статьи, но чаще относился к ним совершенно спокойно. «Смотрите-ка, – говорил он, показывая друзьям какую-нибудь критическую статью, направленную против него, – как эти господа беснуются! Ничего, стреляйте, мои дорогие враги, у меня крепкая броня! Благодаря вам моим издателям не надобно тратиться на рекламы! Ваши похвалы усыпили бы публику, ваша брань будит ее! Как они стараются! Если бы я был богат, можно бы подумать, что я их подкупаю; а впрочем, тише, не надобно об этом говорить, они, пожалуй, замолчат, узнав, какую выгоду приносит мне их крик». «Чего вы огорчаетесь? – утешал он своих родных, принимавших близко к сердцу нападки на него. – Разве критика может сделать мои произведения лучше или хуже? Пусть действует время, этот великий судья; если эти люди ошибаются, публика со временем заметит их ошибку, и несправедливость окажется, как всегда, выгодной тому, кто от нее страдает; кроме того, эти гверильяросы искусства иногда попадают метко, и, исправляя указанные ими ошибки, я совершенствую свои произведения. В конце концов я должен быть им благодарен!»

Денежные дела романиста также сильно пострадали в результате этого процесса. Рассорившись с «Revue de Paris» и с несколькими другими большими журналами, он должен был издавать свои романы отдельными книгами, а это было для него очень неудобно, так как он привык брать из журналов деньги вперед под только что начатые произведения. Кроме того, у него выходили постоянные ссоры из-за денежных расчетов со всеми издателями его сочинений. Только один из них, Верде, оставался до конца дружен с ним, но, как нарочно, именно в это время его дела запутались, и он не только сам принужден был прекратить все платежи, но и Бальзака запутал в свое банкротство. Снова пришлось романисту прятаться от кредиторов, снова пришлось ему узнать почти нищету. Он оставил свою изящно убранную квартиру на улице Кассини и перебрался на улицу Батайль, в мансарду, которую раньше занимал Жюль Сандо.

«Не без сожаления покинул я улицу Кассини, – пишет он одной из своих корреспонденток, – не знаю, удастся ли мне уберечь от кредиторов часть мебели и библиотеку. Я решился на время отказаться от всякого комфорта, чтобы только иметь удовольствие сохранить их. Они не могли бы удовлетворить жадность моих кредиторов, а могут утолить мою жажду среди той песчаной пустыни, куда я нынче вступаю. Двух лет работы достаточно, чтобы покрыть долг, но я не знаю, вынесу ли я два года такой жизни. Чтобы вы знали, как я мужественно борюсь, скажу вам, что „Le secret des Ruggieri“ („Тайна Руджери“) написан мною в одну ночь; подумайте об этом, читая его. „La vieille Fille“ („Старая дева“) написана в три ночи; „La Perle brisée“ („Разбитая жемчужина“), служащая окончанием „L'Enfant Maudit“ („Проклятый сын“), – в несколько часов нравственной и физической пытки. Это мои Бриено, Шампобер, Монмирайль, это моя французская кампания! Что меня убивает, так это корректуры... Надобно превзойти самого себя, чтобы победить равнодушие покупателя, и надо превзойти себя среди долговых взысканий, деловых огорчений, самых жестоких денежных затруднений...»