Они узнали друг друга - [39]

Евгения Михайловна придвинула ему кресло, выждала, когда он сядет, и, извинившись, ушла. Она скоро вернулась в простеньком платьице и домашних туфлях, поставила на стол бутылку виноградного вина и, расставляя бокалы и закуску, сказала:

— Отведайте, это вас укрепит и, кто знает, — усмехаясь добавила она, — возможно, вернет присутствие духа… Будем продолжать нашу беседу о любви, — подобрав под себя ноги и удобней усаживаясь в кресло, спросила она, — или чем-нибудь другим займемся?

Ему было безразлично, о чем говорить и чем заниматься. Пережитое, казалось, только сейчас давало о себе знать, не было желания ни двигаться, ни думать, хотелось полулежать в кресле и беречь остатки сил. Ей тоже не хотелось продолжать беседу. Близость любимого человека, его истомленный вид и усталый взгляд пробуждали в ней чувства, в равной мере радостные и тревожные. Что поделаешь, как бы говорил ее взгляд, баловни бывают разные, встречаются и такие.

— Итак, чем мы займемся? — чтобы прервать неловкое молчание, повторила она.

Он сделал безразличное движение рукой, но тут же вспомнил, что она хотела рассказать о себе.

— У вас, кажется, про запас занятная история; если она из области нежных чувств, говорите, над этим я способен еще подумать…

Она внимательно оглядела его осунувшееся лицо, болезненно вздрагивающие губы и подумала, что сейчас не время, он неправильно ее поймет и со свойственной ему прямотой посмеется над тем, что небезразлично ей.

— Об этом в другой раз, — уклончиво ответила Евгения Михайловна, внутренне сожалея, что желанный разговор откладывается.

Он, видимо, разгадал ход ее мыслей и стал уверять, что ему сейчас особенно приятно послушать ее. С лица его исчезло выражение безразличия и усталости, голос окреп и звучал уверенно и твердо. Он действительно желал исправить свою ошибку, доказать, что ценит ее заботы о нем.

— Не сердитесь, не надо, — закончил он, — рассказывайте, я слушаю.

— Никакой занятной историей я не порадую вас, — начала Евгения Михайловна, — и ничего особенного не расскажу, все это домыслы, праздные мысли. — Она виновато улыбнулась, словно заранее извинялась за нескладную речь и грустную необходимость занимать его чужой печалью. — Начнем хотя бы с того, что в раннем детстве я очень любила свою мать и робела перед отцом и даже немного побаивалась его. Мне казалось тогда, что моя привязанность к матери и холодок к отцу никогда не изменятся. Мать журила меня, называла неблагодарной и всячески старалась сблизить нас. С годами наступила перемена. Она возникла неожиданно, я даже не припомню, как и в связи с чем. Любовь матери все меньше удовлетворяла меня, а временами становилась в тягость. В ее опеке не хватало чего-то, ставшего для меня необходимым. Хотелось услышать более твердое «нет», встретиться со взглядом, не столько исполненным нежности и тепла, сколько непреклонной воли. Речь матери стала казаться мне однообразной, лишенной убеждающей силы. Я словно тосковала по крутой и требовательной любви. Пятнадцати лет я нашла в характере отца то, чего мне не хватало, и полюбила его. Я больше не знала ни сомнений, ни скуки, в моей душе словно все встало на место. Моя пассивность возмещалась действенностью и решительным нравом отца, ненасытная жажда во все вникнуть и познать удовлетворялась неистощимым источником его знаний. Опека была желанна, и я не заметила, как привязанность к матери куда-то отошла, ее сменила другая, более отвечающая моему возрасту, наступающей зрелости…

Словно с тем, чтобы дать Лозовскому ощущение времени, отделить в своем повествовании один период жизни от другого, Евгения Михайловна немного помолчала. В эти мгновения она успела убедиться, что он с интересом ждет продолжения, и взгляд его, обращенный к ней, благодарит за откровенность.

— Отца сменил Ардалион Петрович. Я, видимо, никогда не любила его, но подобно химическому элементу, валентность которого неудержимо влечет его восполнить себя другим, чтобы по-новому стать полноценным, я сознательно и бессознательно искала в окружающих те свойства души, которых мне не хватало. В характере Ардалиона Петровича, как мне казалось, природа уместила все то, чего я лишилась со смертью отца. Этого было достаточно, чтобы, скованная его вниманием и привычками, я привязалась к нему. Подобными связями живут многие женщины, к одним эти узы пришли на смену любви, к другим — и вовсе вместо нежного чувства. Из моего опыта я поняла, что любовь не рождается ни в ранние, ни в поздние годы жизни, она является на свет с первым вздохом человека. Пока характер ребенка не определился, нет общественных требований, нет и сложных конфликтов, — душевный мир матери вмещает все, что может понадобиться молодой жизни. Но вот пришли первые испытания, сложность их кажется непреодолимой, и подросток устремляется к отцу. Его сила и ум, способность решать житейские затруднения, высказывать храбрость в минуты опасности и отвращать несчастья — утверждает эту любовь и привязанность. В будущем юноша и девушка спросят у подруг, товарищей и возлюбленных тех же особенностей души. Ведь нужда в них возникла не случайно, их определила конституция характера, степень его оснащенности, излишка в одном и недостатка в другом… Вы удивляетесь, Семен Семенович, что я временами словно не знаю, куда себя деть, провожу вечера на концертах и выставках или в кругу друзей и рада любому поводу куда-нибудь приткнуться. Моя ли вина, что некому навязать мне желанную опеку, и далек от меня тот, чьи достоинства души так близки и нужны мне.