Они узнали друг друга - [18]

Менее определенны были представления Евгении Михайловны о том самом чувстве, которое ей принесет ее совершенный избранник. Ни сама она, ни кто другой толком не знали, как выглядит любовь, как ее отличить от чего-нибудь другого.

Идеальный портрет, сложившийся в мечтах Евгении Михайловны, с годами не поблек, но к внешним качествам избранника запросились дорогие ей черты характера отца, его страстная вера в доброе начало человека и готовность бескорыстно служить ему. Хотелось, чтобы с завидным ростом милого образа соперничали его возвышенные порывы и не менее высокие достоинства души; чтобы правильные черты лица не искажались притворством и ложью; статная и крепкая фигура не сгибалась перед невзгодами; красивая голова не склонялась, а гордо возвышалась над дурной средой. Сказалось воспитание с его суровой правдой о высоком призвании людей служить примером добра и чести. Благодатные внушения стали ее второй природой.

Евгения Михайловна поверила, что в Лозовском она нашла осуществление давней мечты: идеальная внешность и рыцарство. Его чистые помыслы, верные науке, и любовь к людям пробудили в ней чувство тем более сильное, что в Семене Семеновиче ей виделась душевная красота отца.

Лозовский отверг ее любовь, пренебрег ее готовностью разделить его печальную участь. Опасения подвергнуть девушку испытаниям и жизненным лишениям в далекой глуши прозвучали, как ей казалось, неискренне и тяжко уязвили ее. Недобрые подозрения укрепили и усилили горечь обиды.

Ардалион Петрович не походил на того, кого Евгения Михайловна в своих мечтах боготворила. Он не был строен и высок, не был крепок и силен — наоборот, изрядно слаб и непривлекателен. Зато он сдал экзамен на звание друга, человека большой души. Он спас ее мать, был верен отцу и не изменил их дочери. Он никогда не говорил ей о своей любви, но этому чувству оставался верным. С тех пор как Ардалион Петрович занял кафедру отца и определил ее к себе на работу, она могла убедиться, что нравственные традиции Лиознова, воспринятые преемником, по-прежнему здесь сильны. Он стал ее учителем и, не в пример Лозовскому, сумел многому обучить.

Таково было начало, остальное довершило время. Она была ему благодарна и хранила признательность за то, что, щадя ее самолюбие, он при ней не заговаривал о Лозовском. Он в свою очередь воздавал ей должное за приятные минуты, проведенные с ним в кругу его любимых котят. Оба были привязаны к этим забавным животным. Немало радостей, наконец, приносили им посещения портных — мастериц шить модные платья или изящные меховые жакеты, которые так нравились обоим.

Что бы ни говорили, земные блага обладают неукротимой силой притяжения. Трудно хрупкому чувству предубеждения устоять перед зрелищем самоотверженной любви, сопряженной с грядущим благополучием.

Что же стало с образом, некогда утвердившимся в сознании Евгении Михайловны? Ведь Пузырев на него так мало походил.

Случилось, что человек, казавшийся ей неприглядным и даже вызывавший нечто вроде неприязни, все больше нравился ей. Она готова была поверить, что печать физического несовершенства не умаляет, а возвышает его. Так сабельный шрам, добытый в жестокой, но справедливой борьбе, подобно высшей награде украшает героя и смельчака. Пусть Ардалион Петрович и ростом мал и лицом нехорош, но это ли в человеке главное?..

Шли годы. Евгения Михайловна не жаловалась на свою судьбу, но у рыцаря добра и великодушия обнаруживались все менее привлекательные черты. Он любил прихвастнуть, чуть-чуть преувеличить одно и в такой же мере преуменьшить другое. Повторялось это не часто и по самому неважному поводу. Так, награжденный значком «Отличника здравоохранения», он тотчас вмонтировал свою удачу в петлицу пиджака и, сменяя костюмы, не забывал украсить их этим знаком внимания высокой инстанции. История о том, что предшествовало награде, несколько варьировалась в изложении Пузырева и в отдельных случаях напоминала повесть о подвиге, за который одаряют бессмертием.

Взгляды Ардалиона Петровича на искусство были не безупречны и все больше расходились с представлениями Евгении Михайловны. Назначение театрального зрелища он объяснял так:

— Искусство должно смягчать тревогу души и уносить ее в мир веселья и радости. С этим лучше других справляется оперетта. Спектакль идет в живом темпе, все влюблены и немного глуповаты, говорят друг другу такое, чему ни зритель, ни артисты не верят, поют и пляшут, вернее — скачут, вызывая этим непрерывный смех… Хороша эстрада, а на ней Аркадий Райкин — великий мастер разгонять скуку. Наговорит, насмешит — кого надо отчитает, расправится. Лучше не надо… Очень хороши отечественные кинокартины! От них не загрустишь, каким бы ни было начало, справедливость восторжествует, а страдания будут щедро вознаграждены… Многим нравится опера и балет, нравятся и симфонии Чайковского. Что ж, на вкус и цвет товарища нет… Есть же люди, которым и сатира по душе!..

Ардалион Петрович посещал выставки фотографий и живописи, литературные вечера, бывал на творческих вечерах в Доме актера. Такое расточительство времени он объяснял необходимостью быть «в курсе всего», чтобы в известный момент «лицом в грязь не ударить».