Они - [54]

— Это удачно получилось, что у тебя нашлось, — сказал Ломяго.

— В этом размере всегда найдется, — успокоил Михаил.

— Копишь на что-то?

— Да нет. На необходимое хватает, а это обычный остаток на всякий случай.

— Ясно...

Другая особенность, постоянное наличие у Михаила выпивки, Ломяго поражала с оттенком зависти. У него тоже иногда торчала в баре несколько дней бутылка коньяка или в холодильнике подаренная кем-нибудь элитная водка, но очень скоро Ломяго надоедало на эту красоту попусту любоваться, он доставал с прибаутками, предлагал Люсе, та не отказывалась, и они тихо-мирно уговаривали коньяк или водку, не особенно даже захмелев: оба люди, слава богу, крепкие. Вообще полбутылки — норма Ломяго. Если больше — начинает томить охота выпить еще. А далее, как говорится, везде. Остановиться очень трудно. И были бы неприятности на службе, если бы не спасительная привычка Ломяго: последнюю, отходную, как он ее называет, порцию выпивать только дома. В гостях держится, крепится, но дома обязательно добавит до необходимой кондиции. Люся уже привыкла к этой его прихоти, понимает, что ругать бессмысленно и даже вредно: будет валяться где-нибудь в чужом месте, поэтому не препятствует и даже держит на крайний случай в каком-то тайнике, который Ломяго ни разу не обнаружил, четвертинку водки. Не больше. Именно столько ему, как правило, нужно для отхода, то есть погружения в глубокий и нездоровый сон.

Шашин же человек удивительный. Одну-две рюмки никогда не откажется выпить, но запросто может остановиться, ссылаясь на то, что еще работать. Может выпить и полбутылки — и опять же остановиться. А может, Ломяго был свидетелем, выпить бутылку и даже больше, но и в этом случае умеет сказать себе «стоп» как раз в тот момент, когда у Ломяго началось бы томление по отходной порции. А особенное счастье Шашина — у него никогда не бывает похмелья. Игорю Ломяго вообще-то известны подобные случаи, да и тот же Шашин приводил исторический пример Петра Первого, который, как выразился Михаил, имел в организме что-то вроде гидролизного завода с обратным циклом, расщепляющим спирт и бесследно выводящим его из организма. У Ломяго же, в отличие от Петра (воистину великий был человек!), организм не желал расщеплять ни грамма из полученного накануне алкоголя, а превращал его, наверно, в какую-то кислоту, которая с утра мутила Игоря, туманила голову, давила, угнетала жаждой опохмелки, но он держался, зная, что Люся в случае повторной выпивки заест, заклюет, заскандалит, к матери уйдет: она слишком хорошо помнит рано умершего отца, страдавшего недельными запоями. Ломяго, если откровенно, благодарен судьбе, что она дала ему такую строгую и разумную жену, сам бы он не сдержался. А Михаил живет один и ничего, держится. Да и чего ему, гаду, не держаться, если он не страдает? Ломяго специально выспрашивал, что Шашин чувствует, если накануне переберет, тот отвечал: довольно специфическое ощущение, такая слегка нервная бодрость. Бодрость, видите ли, у него! Пусть даже слегка и нервная! И в холодильнике у него всегда водок разных сортов не менее пяти, ибо других напитков не признает.

Вот к нему и пошел Ломяго, выпил и затеял разговор о том, что современная гнусная реальность не дает человеку возможности быть честным и справедливым.

— Мы же ее и создаем, эту реальность, — философски заметил Шашин.

Ломяго согласился:

— Точно! Мы все — предатели нашей родины! Я вот недавно прочитал рассуждение, но вывода там нет, объясни, как получилось, что нами сначала правил Ленин, который то ли немец на треть, то ли еврей наполовину, потом Сталин, грузин, потом Хрущев, который фактически, говорят, был хохол?

— Но потом-то русские пошли.

— Потом! Потом еще хуже стало! В этом и парадокс, что когда был Сталин, не русский, был порядок, а начали править русские — порядка не стало! Что же, мы сами собой править не умеем?

— Получается так, — сказал Шашин и опять рассмеялся.

— Ты не веселись. Это только кажется, что мы сами собой правим. Я тебе компетентно говорю, — понизил голос Ломяго, любя иногда изобразить, что ему известны государственные тайны, — все, включая президента, куплены! Кто купил? Я тебе отвечу! Чечены, азеры, армяхи, грузины и даже хохлы. А китайцев и вьетнамцев знаешь у нас сколько? Миллионы! Только они хитрые, они прячутся по своим рынкам, в другие места не суются — и правильно делают!

И Ломяго долго еще говорил на эту интересную тему, не замечая, что Шашин разговора не поддерживает. Игорь считал, что тот с ним согласен, а Михаил просто не любит ни о чем спорить, когда выпивает, он считает пьяные дискуссии бесполезными.

Потом Ломяго завел речь о необходимости порядка и укрепления силовых структур здоровыми кадрами.

— А нас всех гнать поганой метлой! — самоотверженно кричал Ломяго.

При этом он знал, что Шашин не уважает его профессию, но не уважает, если можно так сказать, уважительно, без презрения, с сознанием необходимости ее особенностей.

И помнил Ломяго, что, когда говорил он на национальную тему, ему мимолетно и какой-то смутной догадкой, почти озарением припомнились братья Самир и Расим. Он даже замолчал, пытаясь уловить мысль, но она исчезла.