Они появляются в полночь - [73]

Руки его были воздеты к потолку, голова ритмично кивала в такт тарабарщине, он творил пассы над рядами мертвецов. Он говорил все громче, почти кричал, впадая в экстаз, напрягшись всем своим существом, сияя глубоко запавшими в глазницах, исполненных истовой верой глазах.

— Теперь, — воскликнул он, — восстаньте из мертвых, все вы, восстаньте!

И… ничего не случилось.

— Восстаньте! — кричал он с мукой и мольбой отчаянным голосом.

Простыни не шелохнулись, продолжали лежать, драпируя голубоватыми складками мертвые тела.

— Слушайте и повинуйтесь! — приказывал он.

И снова, и снова призывал их и молил. Сначала всех скопом, а потом перешел к индивидуальному подходу к каждому покойнику. Покойники не отвечали на его призывы и заклинания. Его одинокая фигура шагала по цементному полу бывшего склада, размахивала руками, кланялась и помечала жмуриков голубыми пентаграммами.

Лэнтри был бледен. Он облизнул губы и зашептал пересохшим горлом:

— Ну же, вставайте, не медлите, вставайте! Они же вставали, всегда вставали, целые тысячелетия они всегда повиновались и восставали из могил! Когда ты рисуешь знак — вот так, когда произносишь слово — вот так, они всегда восстают! А вы-то, вы-то почему не повинуетесь? Давайте, живее, пока они не вернулись!

Помещение бывшего склада было погружено в глубокие тени, перегороженные стальными балками и стеллажами. В сумраке пустого склада, под гулким потолком только отзывалось эхом его страстное бормотание и мольбы бессильного в ярости и отчаянии ожившего мертвеца, одинокого на тропе войны с целым миром.

Через широко раскрытые ворота склада он увидел, как на небе гаснут последние бледные звезды.

Шел 2349 год.

Глаза его потухли, руки бессильно опустились. Он стоял неподвижно, погруженный в пучину отчаяния.

* * *

Были времена, когда люди вздрагивали от звука хлопающих на сквозняке ставен и дверей в пустом доме, раньше люди суеверно крестились распятием и аконитом,[11] верили в то, что мертвецы могут свободно расхаживать по земле, верили в оборотней-Вампиров, в вислоухих белых волков. И пока люди будут продолжать в них верить, Вампиры, вурдалаки и белые волки будут продолжать существовать в природе. Человеческий разум порождал их и придавал им материальное воплощение.

Однако…

Он окинул взглядом ровные ряды укрытых простынями тел.

Эти люди не верили во всякую чертовщину.

Никогда не верили и не могли верить. При жизни им и в голову-то не могло прийти, что мертвецы могут ходить. Они передвигались иным способом: улетали в трубу Крематория. У этих людей не было ни времени, ни места для суеверий, они никогда не вздрагивали от необъяснимых явлений, не боялись темноты. Мертвецы не умеют ходить, это лишено всякой логики и смысла. Сейчас все-таки 2349 год на дворе!

Отсюда следует логическое заключение, что лежащие перед ним мертвецы не могут восстать и пойти. Они будут лежать такими же мертвыми, плоскими и холодными, как сейчас. И ничто — ни начертанные мелком пентаграммы, ни мольбы, ни проклятия, никакое порядочное суеверие не могло вдохнуть в них жизнь и заставить встать и пойти. Они были покойниками в полном смысле этого слова, а главное, они знали, что они покойники, и вели себя, как положено покойникам.

Он был совершенно одинок.

На свете было много живых людей, которые передвигались по поверхности в своих «тараканах», попивали прохладительные и горячительные напитки в небольших полутемных придорожных барах, целовали своих женщин и вели долгие добропорядочные трезвые разговоры дни напролет, они все говорили и говорили, эти живые люди.

А он? Он был неживой.

Все тепло, что у него имелось, появлялось в нем благодаря трению, производимому движениями.

Вот лежат здесь, в этом складском помещении, две сотни хладных трупов на цементном полу. Первые за добрую сотню лет покойники, которым позволили в силу сложившихся обстоятельств побыть самими собой, покойниками то есть, лишний часок-другой. Первые трупы, не отправленные немедленно в топку, чтобы там сгореть как спички, один за другим.

Он должен был радоваться их компании, чувствовать себя не так одиноко, ощущать себя одним из них.

А он не радовался, не чувствовал и не ощущал.

Они ведь были безнадежно и бесповоротно мертвы. Они же не верили в то, что мертвые могут разгуливать на свободе. Сердце перестало биться — значит, человек окончательно умер. Он мертвее его, мертвеца.

Итак, он в полном одиночестве. Наверное, не было еще на земле более одинокого, чем он, человека. Это одиночество ширилось, заливая ему грудь, поднималось к горлу, душило его.

Уильям Лэнтри неожиданно оглянулся и оторопел.

Пока он тут стоял, погруженный в переживания, в помещение бывшего склада кто-то вошел. Седовласый высокий мужчина в рыжевато-коричневом демисезонном пальто, без шляпы. И как долго он уже здесь находился, определить не было никакой возможности.

И непонятно, что он вообще здесь делал. Лэнтри развернулся всем корпусом и направился Медленным шагом к выходу из морга. Проходя мимо незнакомца, он невольно оглянулся на него и встретил любопытствующий ответный взгляд того, устремленный прямо на него, Лэнтри. Интересно, слышал ли он что-нибудь? Все его заклинания, мольбы и проклятия, которые он кричал этим жмурикам? Подозревает ли что-то нехорошее? Лэнтри еще больше замедлил шаг. Видел ли этот седой, как он, Лэнтри, рисовал на цементном полу голубым мелком таинственные знаки? И потом, способен ли незнакомец ассоциировать их с древними предрассудками? Скорее всего нет, не способен.