Они найдут меня сами - [19]

Суровый мужик смотрит на меня в упор с… картины. Что еще за галерея?! Нарисованный и не современный. Брови сдвинуты, злой, агрессивный. Все-таки организаторы тоже люди. Энергия власти — это энергия металла. Все сходится. Какой-то грозный начальник. Может, правда, Грозный? Нет, портрет того, убивающего своего сына, я помню, этот не похож, но возможно, что из тех времен, наряд у него соответствующий. Опять кружу хоровод бензиновых пятен в черной темноте. Мелькает карта. Игральная карта. Валет. Близко-близко. Валет вооружен какой-то алебардой. Мысль о Достоевском. Каторга, люди сидят, лежат, кандалы. Вдруг прямо над собой чувствую металлический предмет, он просто сверлит мой мозг. «О, там похоже в потолок что-то вмонтировано». Возвращаюсь к картинке. Нет, это не эпоха Достоевского — Достоевского сторожили намного позже и с более современным огнестрельным оружием, а не с алебардами.

Снимаю очки. Рассказываю все, что чувствовал. В потолке прямо надо мной — железный крюк. Это он мне отсвечивал в темя. Экзамен сдан. Это подвал дома Малюты Скуратова. Да, намек на Грозного, его начальника, был очевидным. Надо было сказать, что, возможно, времена Ивана Грозного. Но поезд ушел, а результатом я все равно остался доволен. Металлический день. Власть. Оружие. Все сошлось.

Дома я набрал в поисковике имя Малюты Скуратова. Поисковик мне выдал картинку. Тот самый портрет, который я видел в подвале здания. Да, иногда полезно посещать картинные галереи. А не сходить ли мне в Третьяковку? Я ведь в ней ни разу не был. Мало ли какая еще картина мне привидится.

— Парни, есть предложение, в ближайший выходной сходить в Третьяковскую галерею.

Сыновья посмотрели на меня удивленно.

— А что это тебе вдруг в голову взбрело?

— Представляете, сегодня на экзамене была подсказка, портрет человека. Если бы я видел этот портрет ранее, то у меня вообще не было бы никаких сомнений. Решено! В ближайший выходной пойдем культурно просвещаться.

Ох уж эта Москва, в ней, как в Греции, есть все!

14

В ближайший выходной мы действительно отправились в галерею. В принципе, я знал, работы каких художников хочу посмотреть. Это были Иван Айвазовский и Василий Верещагин. Я видел репродукции этих художников в школьных учебниках, и даже те небольшие фотокопии приводили меня в состояние восторга. Интересно, как же я буду чувствовать себя, когда увижу подлинники?

Я сразу понял, что нет смысла ходить по залам и смотреть все подряд, уж очень большая галерея, и спросил у смотрителя, преисполненной важности пожилой седой женщины, одетой в кофту крупной вязки, как пройти в зал, где находится экспозиция Верещагина и Айвазовского. Смотрительница на меня взглянула укоризненно, но все же сообщила, что это, вообще-то, совершенно разные по манере живописи художники и, естественно, они находятся в разных залах галереи.

Если бы не моя интуиция, то, вероятно, я бы подумал, что эта дама как минимум близкая родственница этих художников, ну или по крайней мере ее фамилия — Третьякова. Но интуиция говорила, что женщина, как и многие другие люди, утешает себя мыслью о том, что она хотя бы таким образом причастна к высокому искусству, и тем самым повышает свою самооценку. Некий аутотренинг, помогающий нереализованному человеку выжить в этом сложном мире. Таких людей я встречал и в фойе театров, и на спортивных аренах, и в храмах. Людей, старательно внушающих себе мысль о том, что близость к чему-то общественно признанному делает и их самих общественно признанными.

Но… Уже через минуту я раскрыв рот стоял у картины Василия Верещагина «Апофеоз войны» и забыл и про женщину, и даже… про самого Верещагина.

Я стоял перед конечной целью любой войны, которая представляла собой груду черепов, и каждый череп в отдельности представлял собой маленькую планету, когда-то населенную жизнью и вот теперь ставшую пустынной и безжизненной, с сорванной атмосферой. Планету, которая уже никогда никем не будет заселена и которая при этом обладает чудовищной гравитацией в отношении тех, кто сделал ее такой, и эта гравитация будет ежесекундно менять орбиты и оставшихся в живых участников побоища, и их потомков, и это будет справедливо, потому что справедливость, она, как сама гравитация, тяжела, но и жизнь и смерть без нее — невозможны.

От созерцания картины меня отвлек паренек лет семнадцати, он стоял несколько поодаль за моей спиной и наблюдал за мной. Я почувствовал его взгляд. Надо сказать, что мне не нравится, когда кто-то находится у меня за спиной, ну а если этот кто-то еще и пристально смотрит, это мне совсем не нравится, даже если это происходит в галерее. Я повернул голову и встретился с парнем взглядом, тот засмущался, и я понял, что это мой зритель и, похоже, я для него представляю не меньшее чудо, чем картина Верещагина. Я подмигнул юноше и сказал: «Хорошая картина, но возле нее долго стоять нельзя, лучше стоять у картины „Мавзолей Гур-Эмир“». Я, выросший в степи на границе с Казахстаном, неоднократно бывавший в Средней Азии, я стоял и просто грелся под нарисованным небом. Как? Как можно все это воспринять и перенести энергетику на холст? Я попытался унять свой восторг и рассмотреть картину уже с точки зрения китайской науки.