Они были не одни - [47]

Со скрипом приоткрылась дверь, и в ней показалась голова Шоро.

— Мы еще нужны зачем-нибудь или можем идти?

— Вон отсюда, разбойники! — заорал Леший, как бешеный вскакивая с кровати и бросаясь к двери.

— Мы дожидались только твоего распоряжения, — оправдывался Шоро, и пятеро крестьян, согнувшись, один за другим вышли из башни.

— Невежи! Скоты! Испортили мне настроение! — еще раз выругался Леший и снова приложился к бутылке. Он так рассвирепел, что готов был стукнуть Шоро противнем по голове, если бы этот хам вовремя не убрался.

Рако Ферра расстался с приятелями очень поздно, после того как они распили еще бутылочку раки, принесенную им в подарок от крестьян.

Кьяхи хорошенько заперли двери, задвинули железные засовы и, усталые, пьяные, легли спать.

А Гьика еще бодрствовал: все мучился угрызениями совести из-за того, что не выполнил свой долг. Когда он вечером вернулся домой, его встретила повеселевшая жена — маленькому стало лучше.

— Он сейчас спит у дедушки на коленях. Едва ты ушел, как он заснул и до сих пор не просыпался, — рассказывала Рина, помогая мужу разгружать осла.

— Накорми осла хлебом. Он заслужил… Принеси, а я пока расседлаю его, — сказал Гьика жене.

Рина проворно сбегала домой и вернулась с несколькими кусками хлеба. Одной рукой она подавала ослу хлеб, другой держала его под уздцы. Гьика расседлал осла, схватил руку жены и сжал ее с таким пылом, словно они встретились после долгой разлуки.

— Иди домой, я сам с ним управлюсь, — сказал он и нежно погладил жену по щеке.

Рина почувствовала себя счастливой: после рождения ребенка сегодня муж впервые приласкал ее. Будто вернулась их первая любовь. Смеющаяся и радостная вошла Рина в дом.

Гьика поставил осла под навес, положил ему в кормушку кукурузы и прошелся по двору. Он и сам не понимал, что побудило его сжать жене руку, погладить ее по лицу… Сегодня он испытывал большую нежность к жене, ребенку, отцу и сестре — ко всем своим близким. Он посмотрел вдаль, где в ночном мраке еле виднелась башня бея. Его мысли, как и мысли всех его односельчан, были там. Завтра утром все они, бросив свои дела, как подъяремные волы, потащат на себе в Корчу урожай, отнятый у них беем.

— Леший, если ему заблагорассудится, может и жен наших обесчестить, а мы все равно будем сидеть сложа руки! — прошептал Гьика и топнул ногой.

— Гьика, иди ужинать, софра уже накрыта! — позвала его с порога сестра.

Он вошел в дом. Жену свою Гьика любил всей душой и, чтобы ее не огорчать, во время ужина старался казаться веселым. Взял на колени маленького и поиграл с ним. Перед тем как лечь спать — а спали они все в одной комнате, отделенной перегородкой от хлева, где находилась скотина, — Рина потрясла лампу: хотела убедиться, достаточно ли в ней керосина. Поставила ее у изголовья и рядом положила спички: среди ночи может проснуться ребенок, и придется сразу зажечь свет.

Гьика, как и всегда с тех пор, как родился ребенок, лег с краю у двери и завернулся в бурку. Погасла лампа, погасли головешки в печи. В комнате воцарились мрак и тишина. Все погрузилось в сон. Только Гьика, мучимый своими мыслями, не мог уснуть. Тишина и мрак угнетали его, казалось, что он на дне колодца и ему не хватает дыхания.

…Целое село должно работать для бея, для кьяхи, для богатеев!.. Крестьяне стонут, но не смеют протестовать!..

«Гьика! ты понял, что хорошо и что плохо, поэтому именно ты должен везде и всегда подавать пример мужества», — так говорил ему когда-то в Корче его друг Али. То же самое твердили ему и Стири, и портновский подмастерье, и школьный учитель, и высокий худой студент.

«Наступит великий день, счастливый день для всего бедного люда… и этот день не за горами…» — доносились до него отзвуки этих исполненных веры слов.

Вначале этот великий день вырисовывался в сознании Гьики не очень ясно. Но постепенно, по мере того как он встречался в Корче с товарищами, это видение приобретало все более определенные, зримые очертания.

«Великий день — это праздник для всех, всеобщая пасха или всеобщий байрам!.. Вернее сказать — хлеб для всех, счастье для всех»…

Чтобы такой день наступил, нужны были жертвы. Большие жертвы. А вот завтра они везут весь хлеб в Корчу, чтобы Каплан-бей смог получить за него золотые наполеоны и промотать их в кабаках Тираны. Что сделал он, Гьика, чтобы помешать этому? Что он сделал для наступления великого дня? Какие принес жертвы?

— Ничего, ничего не сделал! — простонал он под буркой.

— И когда завтра товарищи в Корче узнают, что мы не только не нанесли бею ни малейшего ущерба, но еще и сами приволокли к его дверям зерно, — что они на это скажут?.. Что подумает Али?.. — и он стукнул себя ладонью по лбу.

Нет, с этим примириться нельзя! Нет, он должен что-то сделать, пусть хоть самое малое! Эх, будь у него здесь товарищи, с кем можно посоветоваться! Но с кем? С Петри? Петри — истинный друг, но весь поглощен любовью к невесте. С Бойко? Но Бойко умеет только повиноваться и лишь ждет приказаний… Как же быть? Что предпринять? Голова идет кругом…

Но тут ему снова пришли на память слова Али: «Огонь! Огонь!»

«Даже самый незначительный вред, который удается причинить врагу, — уже для нас какая-то польза. Всеми способами старайтесь вредить беям и представителям властей! Они — пиявки, высасывающие из вас кровь!»