Они были не одни - [43]

— Али!.. Душа человек этот Али, и голова у него замечательная! — восторженно откликался на это Петри и потом спрашивал: — Скажи, что мы должны делать?.. Я готов!

Гьика клал руку на плечо своего друга и отвечал:

— Нет, ты скажи, что мы должны делать?..

На самом же деле Гьика прекрасно знал, что теперь нужно предпринять. Нужно выполнить обещание, данное им Али. Амбары бея полным-полны, и не сегодня-завтра весь урожай повезут в Корчу. Надо сжечь этот хлеб, и как можно скорей. Каждый раз, когда ему приходилось проходить мимо башни — а это случалось ежедневно утром и вечером, — он, сжав зубы, с ненавистью смотрел на этот склад зерна. Внимательно вглядывался в стены башни: вся она сложена из камня, крыта черепицей, в окнах железные прутья, на дверях замки, здесь же неусыпный страж, Леший. Будь это жалкие крестьянские лачуги, не потребовалось бы особой хитрости: стоило только чиркнуть спичкой, и они сразу бы запылали… Но как быть с каменной крепостью?

— Ничего не могу придумать, — вздыхал Гьика и проходил мимо с таким видом, словно был в чем-то виноват. Да и самое слово «огонь» возбуждало в нем тревогу. Стоило вспомнить о нем, как сразу же перед глазами возникали языки пламени и клубы дыма; слышался треск, вопли, плач… Такую картину пожара ему довелось видеть в Каламасе, когда сгорел дотла дом одного крестьянина. Случилось это так… Жена этого крестьянина пекла лепешки и — такая неосторожная — положила в печку слишком много сухих дубовых сучьев… Пламя взвилось под самую крышу, искры попали на солому, и вмиг хижина запылала. Нет, с огнем шутить нельзя!.. А ведь в пятидесяти шагах от башни находятся дома Шоро и Зарче, — не дай бог, на их соломенные крыши попадут искры! Тогда они пропали! А виновником окажется Гьика! Разве мог он это допустить? Вот почему Гьика никак не решался на поджог… Он боялся с кем-нибудь посоветоваться, а когда думал о своем плане, мурашки пробегали у него по коже.

В один прекрасный день кьяхи собрали на площади Шелковиц крестьян по одному от каждого двора и объявили им волю бея: весь хлеб должен быть доставлен в Корчу, куда он запродан на корню.

— Завтра — и ни днем позже — все лошади и ослы, все телеги, какие только есть в селе, должны быть нагружены зерном и отправлены в Корчу, — приказал Леший, постегивая по сапогам хлыстом с богато украшенной ручкой, которую ему прислал из тюрьмы один его приятель.

— Мне завтра надо на мельницу ехать, у меня в доме — ни горстки муки… — почесывая затылок, возразил Шоро.

— А я собирался в лес за дровами, — продам их и заработаю хотя бы на ок муки… — пробормотал Барули.

Кара Мустафа вытаращил глаза, заскрежетал зубами, погрозил хлыстом и со злостью в голосе крикнул:

— Завтра и не позже! Завтра!

— Ну конечно, Мустафа эфенди, ну конечно же! Ради его милости бея мы готовы отправиться хоть сегодня, а не то что завтра. Наш долг — доставить хлеб, куда соизволит приказать бей, — проговорил Рако Ферра. И в словах его и во всех его движениях было столько угодливости, словно он, пресмыкаясь, лизал Лешему сапоги.

Гьика легонько подтолкнул Петри. Юноша покраснел и опустил голову.

— Молодец, Рако! Только ты один здесь настоящий человек, а эти… А эти!.. Эх, если бы Каплан-бей мне только позволил, я всех бы их до единого облил керосином и сжег живьем! — проскрежетал Леший и со всего размаху стеганул хлыстом по стволу шелковицы.

— Послушать только! Он бы всех нас облил керосином и сжег живьем… Так прямо и сказал! — горько усмехнулся Петри.

Однако Гьика не придал значения словам надсмотрщика: разумеется, Леший именно так и должен говорить, но он произнес одно слово, которое Гьика удивленно и радостно повторил за ним шепотом:

— Керосин!..

Можно было подумать, что это счастливое открытие сделал сам Гьика, но ему немного страшно было додумать до конца все, подсказанное этим словом.

— Послушай, добрый Мустафа эфенди! Пусть Шоро и Барули съездят с утра на мельницу, свезти в Корчу хлеб они успеют и после, — проговорил дядя Коровеш.

Леший метнул на него злобный взгляд.

— Никого я не отпущу! Все должны с утра ехать в Корчу. А ты, старик, придержи язык!

Коровеш ничего не ответил на этот грубый окрик. Открыл свою табакерку и принялся скручивать цигарку.

— У меня завтра в Поле работа…

— А у меня навоз на гумне не убран…

Так переговаривались между собой крестьяне. Каждый должен был бросить свое дело и по принуждению отправиться со своими лошадьми и ослами в Корчу. Все это займет не меньше двух дней… А расходы!..

— Добро бы только нас гнали… А то запрягай и скотину!..

— Лошадь — тоже живая тварь… И устанет, и есть захочет дорогой… А сунься-ка на постоялый двор за сеном! Опять же деньги! Бею, небось, до этого дела нет!

— Почему бей не наймет два-три грузовика? Они живо доставят весь хлеб, куда ему надо. А мы как-нибудь довезем его до шоссе.

— Очень ему это надо! У кого есть щипцы, тот не станет обжигать себе пальцы!

— А этот змей, этот Рако Ферра!.. Заладил одно: «Мы все поедем, непременно!» Когда же дойдет до дела, он и лошади своей не даст и сам куда-то запропастится!

Так говорили крестьяне; и только один Гьика молчал, думая о чем-то своем. Даже Петри удивился: