Она уже мертва - [24]

Пусть выпутывается сама!

Придя к такому выводу, Белка почувствовала облегчение. А выбравшись из расщелины, успокоилась окончательно. Волны едва слышно накатывались на берег, на небе не было ни облачка, где-то в зените кричали окружившие солнце чайки. В этом почти идеальном мире не было места кровожадному «сдохнет», совсем напротив – все говорило о долгой и счастливой жизни, где дни и недели не имеют никакого значения. Точно так же, как не имеет никакого значения злопыхательство МашМиша. Нужно поскорее забыть все услышанное!

Белка очень-очень постарается – и забудет.

– …Фуу! Опять ты!

Она увидела Лазаря в самый последний момент и едва не споткнулась о его ноги, обутые в старые стоптанные сандалии. Лазарь сидел, привалившись к большому валуну, за которым начиналась тропинка, ведущая к домам.

– Опять я, – подтвердил Лазарь и переставил фигурку на шахматной доске.

– Давно сидишь?

– Не очень.

– Я искала МашМиша, – зачем-то соврала Белка. – Ты их не видел?

– Нет.

Лгунишка! Если он пришел недавно, то не мог не столкнуться с ними – здесь или на тропе, другой дороги от дома к бухте нет. Во всяком случае, альтернативные подъемы и спуски Белке неизвестны. Может, они известны Лазарю?

– Ты ведь пришел сюда как обычно?

– Как обычно? – Лазарь приподнял выцветшую бровь.

– По тропинке?

– Да.

– И никого-никого не заметил?

– Ты уже спрашивала.

Вранье Лазаря показалось Белке совершенно бессмысленным. С другой стороны, он и впрямь мог не обратить внимания на парочку – слишком уж занят своими шахматами. Несколько секунд Белка раздумывала, рассказать ли верному последователю Вазургмихра о коварных планах двойняшек, а потом решила – не стоит. Лазарю нет никакого дела до свалившихся с неба и не слишком дружелюбных родственников. И не только Лазарю.

Здесь – в кипарисовом раю – каждый сам за себя.

Ноябрь. Полина

В комнате, которую она занимала двадцать лет назад, мало что изменилось: та же ниша в стене, забитая книгами и лоциями. То же кресло с продавленным сиденьем, тот же корабельный фонарь – никто так и не додумался протянуть сюда проводку. Кушетка, где она провела столько ночей, оказалась застеленной ковром: возможно, тем самым, что лежал в беседке. В наступивших сумерках рисунка на нем было не разглядеть, но Полина не торопилась включать фонарь; она подошла к окну и дернула ручку на раме. Рама поддалась не сразу (деревянные плашки разбухли от влаги), но когда распахнулась – шкиперскую (так называлась комната) заполнил холодный воздух. Все было на месте – кипарисовая аллея, сад со старым колодцем, выложенная плиткой тропинка. Все на месте – и все в беспорядке, как будто пальцы властной руки, столько лет собиравшей воедино все детали пейзажа, разжались. Вот и наступил хаос.

Он пока невидим, но уже ощутим.

Достаточно приглядеться к растрепанным кипарисам; к колодцу – его основание, некогда монолитное, выглядит теперь непрезентабельной грудой камней. Калитку в самом конце кипарисовой аллеи повело, и на смену идеальному железному прямоугольнику пришла совсем другая фигура, отдаленно напоминающая ромб. Алычу, сливы и персики давно никто не подрезал, и ветки свисают едва ли не до земли. Да и сами деревья скрючились, они похожи на стариков.

Они и есть старики.

А дождь лупит по ним с молодой яростью.

Где-то вдалеке сверкнула молния и сразу же раздался громовой раскат – такой сильный, что Полина невольно вздрогнула. Ей захотелось уйти отсюда – из этой комнаты, из этого дома. Где-то глубоко внутри заворочалось нехорошее предчувствие: добра от этого дома не жди. Он еще проявит себя, да так, что мало не покажется никому.

Впрочем, она тут же устыдилась своих страхов. Все они связаны с одним-единственным летом из детства, но с тех пор Полина выросла. Она многое пережила, потеряла самых близких людей – все самое страшное произошло, чего же еще можно бояться?

– Ничего, – произнесла она вслух. – Ни-че-го!

Дождь залепетал сильнее, и неясно было, хочет ли он поддержать Полину или, наоборот, возразить ей. Да и сама шкиперская наполнилась неясными шорохами. Как тогда, в детстве, перед сном, когда раковины, живущие в известняке, нашептывали ей свои истории. Да вот же они, ее старые друзья, – крошка-аммонит, пестрая двустворка и похожая на стрекозиное брюшко теребра! Полина нежно погладила их пальцами, а потом прижалась щекой к аммониту: вот ты и вернулась, Белка! Мы так ждали тебя, здесь столько всего произошло в твое отсутствие!

– Вот ты и вернулась, Белка! – сказала она сама себе. – И никуда не уедешь до тех пор…

До тех пор, пока не увидишь Сережу, но теребре и пестрой двустворке знать об этом необязательно. Об этом необязательно знать Тате, МашМишу и братьям из Архангельска. Полина могла врать самой себе относительно визита в старый дом Парвати. Но Белка уж точно врать не станет: она здесь только потому, что сюда должен приехать Сережа.

Другой причины нет.

Все эти годы она вела с ним непрекращающийся разговор; иногда – показательно забывала, демонстративно отворачивалась от памяти о нем. Но Сережа рано или поздно выныривал из глубин, отфыркиваясь, как тюлень. Хотя сущность у него никакая не тюленья – дельфинья. Дельфины – добрые, они приходят на помощь, когда уже не ждешь спасения, – разве это не их с Сережей история? Так было в Стамбуле, после смерти родителей. Так было с работой в одном довольно влиятельном журнале: Полина получила ее в тот самый момент, когда перед ней замаячил призрак нищеты. Звонок из журнала был настолько нереален, что она поначалу приняла его за розыгрыш. Еще бы! Оказаться в штате мечтали гораздо более опытные и талантливые журналисты. А у Полины за душой не было ничего: ни связей, ни стажа, ни вменяемого резюме. И все же ее взяли, и лишь спустя несколько лет выяснилась причина ее стремительного карьерного взлета – Сережа.