Она и он - [37]

— Дай мне поплакать, Тереза, — сказал Лоран, падая на колени, — дай мне омыть свою вину слезами, не мешай мне поклоняться этой святой жалости, которая пережила в тебе разбитую любовь. Она не унижает меня, как ты подумала, я чувствую, что стану достойным ее. Не требуй, чтобы я успокоился, ты хорошо знаешь, что я никогда не смогу быть спокойным, но верь, что я смогу стать хорошим… Ах, Тереза, я слишком поздно узнал тебя! Почему ты прежде не говорила со мной так, как говоришь сейчас? Почему ты осыпаешь меня дарами своей доброты и преданности, бедная моя сестра милосердия, которая не может вернуть мне счастье? Но ты права, Тереза, я заслужил то, что со мной случилось, и ты наконец заставила меня понять это. Твой урок пойдет мне на пользу, уверяю тебя, и если когда-нибудь я смогу любить другую женщину, я буду знать, как нужно любить. Значит, я буду обязан тебе всем, сестра моя, и прошлым, и будущим!

Он еще продолжал свои излияния, когда вернулся Палмер. Лоран бросился ему на шею, называя его своим братом и спасителем, и воскликнул, показывая на Терезу:

— Ах, друг мой, помните, что вы говорили мне в отеле «Мерис» в последний раз, когда мы виделись в Париже? «Если вы не надеетесь сделать ее счастливой, лучше застрелитесь сегодня же, но не ходите больше к ней!» Мне нужно было это сделать, и я этого не сделал! А теперь посмотрите на нее, она изменилась больше, чем я, бедная Тереза! Она была сломана и все-таки пришла, чтобы вырвать меня из когтей смерти, — а ведь ей следовало бы проклясть и покинуть меня!

Раскаяние Лорана было искренним; оно глубоко растрогало Палмера. Предаваясь ему, художник становился таким красноречивым и убедительным, что Палмер, оставшись наедине с Терезой, сказал ей:

— Друг мой, не думайте, что меня огорчали ваши заботы о нем. Я все прекрасно понял! Вы хотели вылечить и душу его и тело. Вы одержали победу. Ваше бедное дитя спасено! Что вы теперь собираетесь делать?

— Расстаться с ним навсегда, — ответила Тереза, — или по крайней мере не видеть его долгие годы. Если он вернется во Францию, я останусь в Италии, а если он останется в Италии, я вернусь во Францию. Разве я не говорила вам, что таково мое решение? Я откладывала минуту прощания только потому, что решение мое твердо. Я знала, что он тяжело перенесет наше объяснение, и не хотела покинуть его в такой момент, когда ему будет слишком трудно.

— А вы уверены в себе, Тереза? — задумчиво спросил Палмер. — Вы убеждены, что в последний момент у вас хватит сил?

— Убеждена.

— Мне кажется, что перед этим человеком невозможно устоять, когда он в горе. Он может растрогать даже камень, и все-таки, Тереза, если вы уступите ему, вы погибли, и он вместе с вами. Если вы его еще любите, поверьте, вы можете спасти его, только расставшись с ним!

— Я это знаю, — ответила Тереза, — но что вы говорите мне, мой друг? Вы тоже заболели? Вы забыли, что я дала вам слово?

Палмер поцеловал ей руку и улыбнулся. Покой снова воцарился в его душе.

На следующий день Лоран сказал им, что хочет уехать в Швейцарию, чтобы там закончить лечение. Климат Италии не подходил для него, это была правда. Врачи советовали ему уехать, прежде чем начнется жара.

Во всяком случае, было решено, что они расстанутся во Флоренции. У Терезы не было определенных планов, лишь бы уехать от Лорана, но, видя, что он так утомлен вчерашним волнением, она обещала ему побыть во Флоренции еще неделю, чтобы ему не пришлось уезжать, не восстановив своих сил.

Эта неделя была, быть может, лучшей в жизни Лорана. Он был великодушным, сердечным, доверчивым, искренним — такого душевного состояния у него не бывало никогда, даже в первую неделю их союза с Терезой. Нежность победила его, можно сказать, захлестнула, он был переполнен ею. Он не покидал своих друзей, ездил с ними в экипаже в Cascines[7] в те часы, когда там мало народа, ел вместе с ними, радуясь, как ребенок, что будет обедать за городом, шел под руку то с Терезой, то с Палмером, испытывая свои силы, пробовал немного заниматься гимнастикой с Палмером, сопровождал их обоих в театр и составлял вместе с великим туристом Диком маршрут своего путешествия в Швейцарию. Они никак не могли решить, поедет ли он через Милан или через Геную. Наконец он выбрал последнее, чтобы побывать в Пизе и Лукке, а потом проехать вдоль побережья по земле или по морю, в зависимости от того, окрепнет он или ослабнет после первых дней путешествия.

Наступил день отъезда. Лоран с веселой меланхолией закончил все приготовления. Он беспрестанно и с блеском шутил по поводу своего костюма, своего багажа, по поводу того, какой у него будет вид в непромокаемом пальто, которое Палмер заставил его принять в подарок — тогда это была еще новинка, — по поводу ломаного французского языка слуги-итальянца, выбранного для него Палмером; он с благодарностью и послушанием принимал все наставления и нежные заботы Терезы; он весело смеялся, хотя в глазах его стояли слезы.

В ночь перед отъездом его слегка лихорадило. Он шутил и по этому поводу. Кучер, которому он обещал платить поденно, уже подъехал к дверям гостиницы. Утро было свежее. Тереза встревожилась.