Она друг Пушкина была. Часть 1 - [78]

Этот пущенный Полетикой слух — был лишь продолжением плана о мести. О первом этапе отмщения речь пойдёт дальше. Всё изложенное и может быть ответом на так долго мучившую пушкинистов загадку — неожиданного, непонятного изменения отношений между Пушкиным и этой женщиной. От вполне родственных, дружески-ласковых, шутливых (помните, однажды схватил Идалию за ножку, едучи с ней и женой в карете!) до нескрываемо враждебных в последние месяцы жизни Поэта. В дальнейшем эта ненависть к нему усугублялась. Наталья Николаевна, конечно же, знала о состоявшемся между Пушкиным и Полетикой объяснении, да и сама она никогда не смогла простить Идалии её подлость. Но, что удивительно, Полетика не чувствовала ни малейших угрызений совести, наоборот, считала Пушкину виновной.

Письмо Полетики Екатерине Дантес:Ваших сестёр я вижу довольно часто у Строгановых, но не у меня, у Натали не хватает мужества ходить ко мне. Мы очень милы друг с другом, но она никогда не говорит о прошлом, его в наших разговорах не существует. Так что, держась весьма дружественно, мы много говорим о погоде, которая, как вы знаете, в Петербурге редко бывает хорошей[183].

Продолжение суда — свидетельство «Бархата»

В воскресенье, 21 июня 1887 года, в Павловске на даче престарелого литератора Андрея Александровича Краевского[184] собралась небольшая компания на встречу с приехавшим в эти дни в Петербург 74-летним князем Александром Васильевичем Трубецким. Нелегко было хозяину дома заманить к себе изредка наезжавшего в столицу из Одессы генерал-майора. В том году исполнилось пятьдесят лет со дня гибели Пушкина. Уже почти не осталось в живых современников Поэта. А князь Трубецкой к тому же был непосредственным свидетелем преддуэльной драмы. Много лет он упорно отказывался говорить с посторонними на эту тему. А знал немало, но ещё больше позабыл. Многие подробности затуманились в его памяти, приобрели иной смысл, иную окраску. Не сумел разговорить его даже специально приезжавший в Одессу Пётр Иванович Бартенев. Ему, записавшему десятки воспоминаний современников Пушкина, не удалось сломить строптивость этой спаянной смертельной ненавистью к Поэту троицы — бессарабского и новороссийского губернатора Г. Строганова, его сестры Идалии Полетики и князя А. В. Трубецкого, служившего в Одессе интендантом артиллерийского склада. Сам губернатор всё-таки снизошёл до столичного гостя. Но, вторя сестре (которая отчасти им командует), отзывался о Пушкине полупрезрительно, как о каком-то рифмоплёте. Строганов припомнил, что после поединка заезжал в дом раненого Поэта, но увидел там такие разбойничьи лица и такую сволочь, что предупреждал отца своего не ездить туда. Разговор Бартенева с Идалией не состоялся. Ей было достаточно, что я печатал о Пушкине, чтобы не желать моего знакомства. Она ненавидела Пушкина. Нрава она резкого, или что французы называют acariâtre (сварливая, упрямая. — С. Б.). Муж её некогда служил в кавалергардах. Это был наглец. Во время Польского похода 1831 года он живился за счёт графа Д. Н. Шереметева и даже завладел его вещами и самою походною палаткой. Приятелем ему был кавалергард, убийца Пушкина.[185] (Подч. мною. — С. Б.)

И вот Трубецкой начал вспоминать… А присутствовавшие на встрече журналисты и литераторы остались в шоке от услышанного. Стенографическую запись рассказа князя не сразу решились опубликовать. Позднее В. И. Бильбасов издал её маленькой брошюркой — в 8-ю долю листа — и всего в 10 экземплярах. И только в 1901 году он напечатал рассказ Трубецкого в февральском номере «Русской старины».

Никого не пощадил злоречивый князь — ни красавицу Натали (набитая дура, непроходимо глупа), ни своего «друга» Дантеса, ни его — то ли дядю, то ли отца — Геккерена, ни Пушкина. Но всё же симпатии князя явно были на стороне француза: Он был отличный товарищ и образцовый офицер. И за ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодёжи, кроме одной…

Артист Художественного театра Л. М. Леонидов спустя много лет припомнил запечатлевшуюся с детства картинку: ежедневно между четырьмя и шестью часами вечера на одесском Николаевском бульваре появлялись три странных, словно материализованных из давно минувшей эпохи призрака — худощавая властная старуха, шагавшая твёрдо, с по-мужски заложенными за спиной руками, важный, высокомерный подслеповатый старик и семенивший рядом сухонький и суетливый «захудалый генерал» с лицом старого фата. Изъяснялись они только по-французски, часто спорили — останавливались, в запале что-то доказывали друг другу и вновь продолжали свой вечерний моцион. Эти три комические фигуры были известными недругами Пушкина — Идалия Полетика, граф Александр Григорьевич Строганов и князь Трубецкой. Сколько было ими переговорено за эти долгие годы! Судачили они и о пресловутом треугольнике, вернее пятиугольнике: Дантес — Пушкины — Александрина и Екатерина Гончаровы.

И вот теперь один из них, князь Александр Васильевич, вдруг решился заговорить. Трубецкой излагал обмусоленную вместе с Идалией версию дуэли: Не так давно в Одессе умерла Полетика, с которой я часто вспоминал этот эпизод, и он совершенно свеж в моей памяти.