Он умел касаться женщин - [6]

— Давай подотри кровь с соплями и действуй.

— Только попробуй, — донесся пронзительный женский голос, в котором было столько льда, что сердце Люка застыло, а тело перестало шевелиться.

— Брось нож на пол и подойди ко мне. Быстро.

Миа не задумался ни на секунду, а сразу же выронил нож и быстро прошел мимо Люка к человеку, который стоял у двери.

Мать — не человек, мать — это мать. Но с недавних пор для Люка она стала человеком, а не Атлантом.

Темноволосая женщина, ростом не намного ниже своих сыновей, изо всех сил ударила Миа по лицу. Запеченную кровь на лице юноши смыло потоком свежей.

— Иди в спальню и становись в угол. Быстро. — Ее голос не дрогнул. Женщина не проявила ни одной эмоции, когда сказала Миа, что ему делать. Ее холодный и ровный тон был всегда беспрекословным.

А слова — истиной. Не подвергаемой сомнениям истиной. Такой истиной, как в Священном Писании.

Когда Миа убежал в комнату, женщина зашла на кухню и обратилась к спине Люка.

— Повернись.

Мальчик повернулся, но смотрел не на нее, а на пол. Даже сильный Люк, имевший коричневый пояс по карате и не боявшийся в этом мире практически ничего, не мог вынести сурового взгляда матери.

— В глаза смотри.

Люк посмотрел в черные ангельские глаза, которых страшился больше смерти. Губы юноши задрожали, но он тут же взял себя в руки и прикусил губу.

— Ты боец, да? Можешь ударить брата, разбить ему нос? Так ударь меня, чем я не такая, как он?

— Чем ты не такая, как я? — процедил сквозь зубы Люк, еле сдержав слезы.

Мальчик напряг изо всех сил кулаки, но не для того, чтобы напасть на свою мать, а рефлекторно, даже не заметив этого. Он так делал всегда, когда перед ним стоял соперник сильнее него.

— Ударил меня, — сказала женщина настолько холодным и ровным голосом, что Люк чуть не подавился от ее слов. А затем добавила: — Быстро.

— Нет, — выдавил из себя Люк и сразу закрыл глаза, ожидая удара в лицо. Но удара не последовало, и он поднял веки.

— Если сейчас ты не разобьешь мне нос, как разбил своему брату, то два с половиной года будешь стоять на соли каждый день. Три часа после школы и один перед сном. Ты меня услышал?

— Да. — Люк снова закрыл глаза и ослабил кулаки.

— Даю тебе десять секунд, чтобы это сделать. Время пошло.

Люк даже не сдвинулся с места, застыв после ее слов, как статуя. Он мог ей разбить нос, он мог взять с комода новый нож и всадить ей в горло, но он не мог ей сейчас признаться в том, что знает о ее тайной любви к своему брату.

Разбить матери нос — это значило смириться с тем, что он не такой, как они. Что не достоин ни понимания, ни любви, ни родства с этими близкими, но совершенно чужими людьми. Он не разбил ей нос, потому что в глубине души вымаливал у нее прощение за ее нелюбовь, за ее холод, за ее равнодушие.

Когда десять секунд прошли, женщина сдвинулась с места, прошла мимо Люка и достала из верхнего шкафчика пакет соли.

— Подойди и возьми. Сегодня перед сном начнешь.

Люк даже не пошевелился, продолжая стоять на месте и смотреть глубоко в себя или на воздух перед собой.

— Ты глухой?

— Я не глухой, — сказал Люк и подошел к матери за солью. — Я не глухой, мама, — повторил он, но теперь подавленным голосом, взял из ее рук соль и ушел в спальню.

* * *

Люк учился в одном классе вместе со своим братом, в отличие от Миа он никогда не был хорошистом и никогда не стремился сидеть за партой в первых рядах.

Ему было важно, чтобы его не выгнали из школы, лишь бы не расстроить этим мать. Люк сидел на уроках и думал о деревянных крыльях и о том, что этим прорывом в науке он позволит матери взглянуть на него совсем другими глазами. Взглянуть так, как она никогда на Люка не смотрела.

Возможно, в ее голосе даже проскользнет эмоция. А в глазах — луч света.

Люк считал себя самым отвратительным сыном на свете, но не самым плохим человеком. Он умел отличить человека в обществе от сына в семье. И, пожалуй, это и стало его спасением. Его чистым глотком воздуха и возможностью жить после смерти бессмертного и живого человека.

Зеленоглазый юноша, который в отличие от своего брата имел мечту, проектировал день за днем свои рукотворные крылья… К своему четырнадцатилетию он уже был намерен взлететь над землей.

Сначала он соорудил крылья из двух досок примерно одинаковой длины и ширины для каждой руки. Прибил на них железные петли-держатели для кисти руки и изгиба локтя.

С такими крыльями из обыкновенных досок Люк далеко не смог улететь, испытав свое птичье сооружение на обрыве над речкой.

На этот раз юноша отделался лишь синяком на правой ноге и немного ослабевшей верой в свою затею.

После возвращения домой Люк поужинал с семьей, затем, как обычно, отстоял свой срок на коленях у стены, закрыв глаза и думая о том, на каких крыльях удастся пролететь хоть несколько метров, продержаться в воздухе хотя бы две секунды. Две секунды — это много, этого достаточно вполне для первого раза.

Миа каждый раз, когда приходило время Люку становиться на соль, уходил из спальни. Брат считал, что именно он — причина ежедневной боли и унижения Люка, что в этом только его вина.

Миа было настолько неприятно смотреть на немое мучение своего брата, что он стыдился даже произносить вслух его имя или обращаться к нему за любой помощью.