Он пресытил меня горечью, или Так тоже можно жить - [34]

— Таня, я совсем не собирался за тобой подглядывать в машине. Но посуди сама, что я должен был делать? Проснулся я не сразу, а когда тебя увидел, то подумал, что это сон. Потом сообразил, что ты не подозреваешь о моем присутствии, и не стал смущать. Поэтому долго из машины не выходил, думал — вы отойдете, я и выйду, ты бы никогда об этом не узнала и жила бы себе спокойно. Потом вижу — Макс не в себе, делать нечего, пришлось выбраться на свет. Я и не видел практически ничего, спинка сиденья мешала, так что не волнуйся.

— Я сама должна была проверить, нет ли еще кого-нибудь в машине.

— Да не будь ты такой колючкой. Ты похожа на кошку, у которой шерстка стоит дыбом. Здесь все хорошие ребята. Втяни коготки.

— Я уже поняла, какие хорошие, — презрительно фыркнула Таня.

— А Максим — просто замечательный парень, — понял о ком речь Саша, — я не понимаю, как ты не видишь этого. Да, он привык добиваться своего, но разве это плохо?

— Я впервые сталкиваюсь с детками номенклатурных работников, и не знала, что это так ужасно.

— Первые впечатления самые острые, но не самые верные. Ты просто не привыкла к нему.

Таню больно кольнули эти слова. Максим не забыл всем своим друзьям рассказать, что он был у нее первым. Но она сделала вид, что не поняла намеков и продолжала:

— Я поняла, что спорить с ними бесполезно. Они же привыкли, что все им дозволено. Номенклатура непобедима. Ты тоже из тех кругов? — поинтересовалась Таня. — И остальные?

— Нет, ты ошибаешься. Хотя, с натяжкой, можно так сказать — у Кости мать работает в горкоме. У Светки отец — декан в политехе. У Марины отец — военный, начальник воинской части. Вот и все номенклатурщики. У Авроры — мать врач. Мои инжнерят.

— Тогда ты из его шайки?

— Шайки?

— Ну, да. Так называемой организации.

— Да, нет. Тут наши интересы не совпадают.

— Значит, он тебя купил.

— Как ты сказала?

— Я говорю, что тебя купили — на эту машину, в которой он тебя катает, жратву — в магазинах ничего нет, а вы тут едите и сервелат, и консервы импортные. Что там еще — видик, сигареты. Рядом с ним ты чувствуешь, что становишься интереснее, значительнее.

— Я может быть и купился, но не на это. Мы с Максимом дружим с третьего класса. И я купился, как ты говоришь, на его верность, преданность дружбе.

— И взаимной преданности он добивается насилием?

— Это ты про Андрюху?

Таня кивнула, хотя имела в виду себя.

— Вообще-то Андрея трудно назвать другом, они два дня знакомы. И Макс здесь, конечно, свалял дурака. Они уже помирились. Макс бывает вспыльчивым, но редко, и поверь мне, если для друга что-то надо, он в лепешку разобьется, а сделает.

— Это тебе надо в лепешку разбиться, а для него, при его-то возможностях — раз плюнуть. А тебе за это приходиться расплачиваться. Ты же ему служишь, просто тебе приятно думать, что это дружба.

— Служу? Как?

— Увидел нас вдвоем с Андреем и тут же прибежал.

— Но я действительно хотел извиниться перед тобой. А ты все мои поступки расцениваешь желанием угодить Максу.

— А на пляже? Сразу доложил своему хозяину.

— Ты ничего не понимаешь. Да что с бабой разговаривать! — он с досадой махнул рукой. — Для тебя мужская дружба — пустой звук.

Спорить с ним было бесполезно, но она все-таки сказала:

— Может, ты и веришь в мужскую дружбу, а Максим этим ловко пользуется.

Она замолчала, потому что к ним приближался Максим. Он вышел из воды, его тело блестело на солнце. Максим бросил рядом с ними полотенце на траву и лег на живот, подложив под голову руки:

— Об чем беседуем?

— Ты — счастливый человек, Макс, — Сашка стал опять самим собой, веселым и остроумным. — Вот эта девушка ни о чем не желает говорить, кроме как о тебе. Максим — то, Максим — се.

— Вы обсуждали мою личную жизнь? Надеюсь, ты не рассказал, как в третьем классе в туалете один лоб из девятого класса заставлял меня разминать для него бумагу?

— А ты плюнул на нее и тогда он накостылял тебе по шее, запер в туалете, а сам ушел на урок?

— Да, у нас как раз была контрольная.

— Нет, конечно, не рассказывал.

— Хорошо. И не рассказывай никогда.

— Упаси меня бог!

Максим приподнялся на локте, и, взяв Танину лодыжку, вытянул сначала одну ее ногу, потом другую, а потом перевернулся на спину, устроив голову у нее на коленях. Саша встал:

— Пойду тоже искупнусь.

Они остались вдвоем. До этого Таня уже не один раз была близка с Максимом, но только сейчас она смогла заставить себя разглядеть его тело. Взгляд скользил по медовой коже, золотившимся волоскам, темнеющим на груди, спускался к плоской долине живота, упирался в аккуратный пупок, и оскальзывался, не решаясь опуститься ниже, возвращаясь к лицу. Если бы он был уродлив, ей было бы легче, по крайней мере, ее страдания были бы доступны пониманию другим, и у нее было бы больше оснований для жалости к себе. Да, она не смогла обнаружить никаких изъянов, кроме тонкого белого шрама на плече и темных волосков на груди. Может быть талия слишком длинная, но от этого его стан казался гибче.

— Ты на меня смотришь так, как будто хочешь съесть, — поймал Максим ее взгляд.

— Да ты не по зубам даже крокодилу, не то, что мне.

— Я рад, что ты это поняла.