Он между нами жил... - [13]

В 1986 г. после возвращения Сахарова из Горького я сразу же позвонил ему, чтобы поздравить с приездом; мне очень хотелось зайти повидаться с ним, но он все время откладывал встречу, так как был страшно занят. Тем не менее я довольно часто звонил ему и всегда слышал: "Хорошо что ты позвонил, звони еще". Не знаю, было ли это проявлением его редкой деликатности и мягкости или ему действительно, несмотря на неимоверную занятость, всегда были приятны звонки старого друга.

Летом 1988 г. мы встретились на конференции в Ленинграде, посвященной 100-летию со дня рождения замечательного физика, гидромеханика и метеоролога А.А.Фридмана. На этой конференции Сахаров выступил с крайне интересным научным докладом (по-видимому, последним в его жизни) и как-то очень по-детски радовался возможности говорить с физиками о физике. (К сожалению, одновременно с научной конференцией в Ленинграде проходило собрание Международного фонда за выживание и развитие человечества, в правление которого входил Андрей Дмитриевич, и он буквально разрывался, бегая с одних заседаний на другие. Когда я его спросил, что происходит на сессиях Международного фонда, он ответил: "Одни пустые разговоры, ничего серьезного", но тем не менее чувство долга не позволяло ему пропускать эти заседания.) Во время одного из перерывов между докладами на нашей конференции А.С. с чувством глубокой жалости и восхищения рассказал мне про свой разговор с С.Хокингом — крупным английским ученым, почти полностью парализованным в результате редкой тяжелой болезни. Хокинг мог лишь медленно составлять краткие фразы с помощью электронного прибора, прикосновением пальца выбирая отдельные слова из набора слов, пробегающих перед его глазами по экрану; тем не менее он сумел провести с Сахаровым содержательную научную беседу (которая, правда, заняла довольно много времени). Говоря о Фридмане, я заметил, что он сам будто бы воспринимал найденное им точное решение уравнений Эйнштейна общей теории относительности как чисто математическое упражнение (речь шла о знаменитом решении Фридмана, позже оказавшемся прекрасно согласующимся с данными наблюдений, до которых автор решения так и не дожил). В ответ Андрей сказал, что в это не верит: "Каждый физик, найдя новое красивое решение, сразу начинает искать, чему в природе это решение соответствует".

Несколько раз я встречался с Андреем на заседаниях основанного им дискуссионного клуба "Московская трибуна" и, увы, на похоронах. Весной 1988 г. он пришел на похороны моего брата, которого знал со школьных лет. В начале декабря 1989 г., незадолго до смерти, он присутствовал на похоронах А.М.Обухова- директора нашего Института физики атмосферы; этот факт заслуживает комментариев. Дело в том, что А.М.Обухов, ряд лет друживший с Андреем и его семьей домами, в 1973 г. подписал письмо сорока академиков, направленное против Сахарова и послужившее сигналом начала бешеной травли Андрея Дмитриевича во всех органах печати. После этого какое-то время наш директор, оправдывая свой поступок, охотно цитировал отвратительные высказывания о Сахарове некоторых высоких академических чинов, но вскоре замолк, а в разговорах со мной жалел Сахарова и по поводу своей подписи говорил, что "влип в неприятную историю" (его, оказывается, не было в первоначальном списке тех, кому надлежало подписать письмо, и в последний момент ему предложили поставить свою подпись взамен кого-то другого, кого не могли найти). Во время фридмановской конференции в Ленинграде, где я обычно садился рядом с А. С., если он присутствовал на заседании, Обухов несколько раз спрашивал меня о Сахарове, но, насколько я знаю, так к нему и не подошел; по-видимому, наш директор чувствовал себя неудобно из-за своей подписи. Сахаров же, когда я в одном из разговоров упомянул Обухова, тут же сказал: "Я понимаю, на него надавил Келдыш и он не смог отказаться; я на него не в обиде" (Сахаров, кажется, вообще никогда не был в обиде на тех, кто причинял зло лично ему). Поэтому я не удивился, увидев его на похоронах Обухова; позже я узнал, что дочери покойного он сказал: "Передай маме, что я обязательно напишу ей длинное письмо"; это обещание он выполнить уже не успел.

Через два дня после панихиды в нашем институте состоялись похороны давнего друга нашей семьи — замечательной женщины Софьи Васильевны Каллистратовой, адвоката, много лет защищавшего всех несправедливо преследуемых. Увидев там Андрея, я подошел к нему и сказал: "Как бы мне хотелось как-нибудь хоть полчаса пообщаться с тобой не на похоронах". Он очень серьезно ответил (он всегда говорил серьезно): "Знаешь, у меня совсем нет времени. Но ты обязательно звони". Может быть, под влиянием этого разговора после окончания отпевания С.В.Каллистратовой в церкви Сахаров подошел ко мне. "Нас с Люсей ждет машина, давай мы отвезем тебя домой", — предложил он. Я ответил, что не могу не поехать на кладбище. Мы пару минут поговорили, Андрей сказал, что первый раз присутствует на полном церковном отпевании и этот обряд ему нравится ("как-то это по-человечески"), затем он вспомнил похороны моего брата, где сын брата вместе со своими друзьями читали над гробом еврейские молитвы. Андрей был в этот раз даже для себя удивительно мягким и теплым — вероятно, под впечатлением смерти Софьи Васильевны, которую он очень ценил и почитал. На прощанье мы расцеловались, а через неделю пришла ужасная весть — Сахарова не стало.