Омуты и отмели - [11]

– Кого мы вырастили, а? – горько сказал он. – Это я виноват, избаловал.

– Лёшечка, не надо. Не надо, милый. Что делать, мы оба виноваты. Придется и это пережить. Я клянусь тебе, я следить за ней буду – волос не упадет.

– Марина! – И он не смог сдержать рыдания.

Она обняла Лешего, словно крылами: и телом обняла, и душой, и сердцем. Обняла – и всю силу, всю любовь выплеснула в него, успокаивая нервы, расслабляя мускулы, прогоняя тоску, усмиряя боль, вселяя мужество, пытаясь залечить ту рану, что нанесла ему любимая дочь. Марина строила Лёшке защиту из собственной любви, нежности и страсти, и когда закончила, сил у нее почти не осталось.

Наконец все вещи уложили и всех разместили, Марина на последнем дыхании разобралась с Илюшей и наспех поцеловала Совят, у которых горели глаза в предвкушении приключений: они оба обожали машины и радовались этой неожиданной поездке, да еще с папой! Джипы уехали, и стало непривычно тихо.

– Ну что, пацаны, – сказал Семеныч, – пошли, что ли, трактор с плугом наладим. Чего ждать-то, работать надо.

– Марина, а как вы думаете, – начала было Иллария, но Марина ее перебила:

– Простите меня, мне надо… отдохнуть. Немножко. Вы пока… без меня.

И она, пошатнувшись, поплелась к дому, а Юля с Илларией с тревогой посмотрели ей вслед и переглянулись. Марина с трудом добрела до дома, долго взбиралась на крыльцо и упала сразу за дверью. Так плохо не бывало еще никогда. Она ощущала себя совершенно пустой, и в эту пустоту уже начинал просачиваться черными вязкими каплями страх – безумный страх за Лёшку. То, что Марина увидела сегодня у Лешего, пугало ее, хотя она пыталась уговорить себя: я же поправила это, поправила! Не помогало. Омут оживал в ее душе и грозил затянуть на дно. Мысль о том, что Леший вдруг может… умереть! – эта мысль сводила ее с ума, потому что она не могла понять: это ее собственный навязчивый страх или предвидение? А вдруг она этими мыслями и правда притянет беду?

На Марину сыпались все новые и новые ужасы – про детей, про Юлю, Анатолия, про всех! «Зачем, зачем, – терзалась она, – зачем я не настояла, чтобы мы уехали? Надо было заставить их силой! А теперь… Это я буду виновата, если что-нибудь случится, я! И с Мусей тоже я виновата. Давно надо было заняться девочкой…» Марина так боялась повторить ошибки собственной властной и суровой матери, опомнившейся слишком поздно, что ударилась в другую крайность, и сейчас это хорошо понимала, хотя всю жизнь ей казалось, что она тоже излишне сдержанна с детьми – особенно на фоне сентиментального Лёшки, который моментально рассиропливался, стоило только Мусе улыбнуться. К тому же, как ни горько было это признавать, Марина узнавала в Мусе собственные черты: упрямство, эгоизм, женскую стервозность – все это когда-то бушевало и в ней самой, а чувственность… Да что говорить, она до сих пор млела от одного Лёшкиного прикосновения!

Страх разъедал ей душу и мешал восстановиться, а времени не оставалось совсем. Марина забыла все, что она должна и могла сделать с собой, и просто пропадала – замерзала насмерть посреди сумасшедшей жары. Еще немного, она вся превратится в лед и рассыплется на тысячи осколков!

Марина подтянула колени к груди, обхватила себя руками и замерла, пытаясь удержаться на кружащемся и качающемся, словно палуба корабля в жесточайший шторм, деревянном полу.

– Марин? Марина! Ты где? О господи!

Юля подбежала к ней и села рядом, тормоша. Сначала она даже отдернула руку, обжегшись о лед Марининого тела.

– Марина, ты жива? Боже, какая холодная! Что с тобой? Помочь тебе? Давай встанем, а?

– Я… не смогу… надо согреться.

– Сейчас!

Юля принесла какие-то одеяла, накрыла Марину, потом сама прижалась к ней, невольно вздрогнув от холода.

– Чем, чем тебе помочь?

– Ты уже… помогаешь.

И действительно, Юля помогала: от нее шло ровное мягкое тепло, прогонявшее Маринины страхи.

– Я… так боюсь… – прошептала Марина.

– Мне тоже страшно. Это нормально. Странно было бы, если б мы не боялись.

– Я за Лешу… боюсь. Если вдруг… что… с ним. Я не переживу.

– Переживешь, – неожиданно жестко сказала Юля. – Переживешь. Куда ты денешься. У тебя дети.

– А если с детьми что? Как тогда жить? – И Марина вдруг завыла в голос – на одной ноте, тоскливо. Юля не утешала ее, просто сидела рядом. Потом вздохнула:

– Ты знаешь, я много думала в последнее время. Было о чем – ты знаешь. И я одну вещь поняла: каждый имеет право на смерть. Даже наши дети. Не в том смысле, что может сам руки на себя наложить, нет. Просто мы в смерти – не властны. У каждого свой срок. И когда он придет… А пока живем, надо жить. Ты вот меня от смерти спасла, спасибо тебе. Не мое время было. Если сумеешь, и Лёшку спасешь, и детей. Значит, еще им не время. Детей страшно терять. Но мы их не для себя рожаем, понимаешь? Для мира, для их собственной жизни. Не для себя. Надо отпускать когда-то. Надо. А уж что будет… Марин, ты не вини себя. Это я про Мусю. Ты сделала что могла. Теперь она сама должна справляться.

– Мне все кажется, мало сделала…

Марина села. Голова уже почти не кружилась, и тело слегка согрелось. Она обняла Юлю:

– Спасибо тебе.