Омерта десантника - [61]

– Главное у дракона не головы, а хвост, – назидательно произнес при этом Митя, поднявшись наконец на ноги. – Отрубил хвост – считай победил дракона.

– Или одним махом все три головы, – усмехнулся Сафронов.

– Одним махом не получится, – пожал плечами Митя. – Да и до хвоста трудно добраться.

Сафронов при этих словах рубанул дракона и по хвосту. Нарисованное чудовище продолжало при этом улыбаться во все три зубастые глотки.

Через полчаса после тренировки Сафронова вызвал к себе Флягерс.

– Я, конечно же, иду на нарушение режима, Сафронов, – заговорил Семен Семенович своим привычным вежливо-умиротворенным голосом. – Но лишать тебя свидания считаю негуманным.

– Свидания? – переспросил Сафронов.

– Представь себе! Тебя хочет одна женщина, – разъяснил Флягерс. – Готов предоставить вам отдельную камеру с максимальными удобствами… Опять же, в некоторое нарушение правил, поэтому всего на четыре, максимум на пять часов.

С замиранием сердца шел Сафронов по коридору, предвкушая, какие первые слова он скажет Ирочке. Надо же, сумела его найти и даже подобрать подход к такому деятелю, как Флягерс. Значит, в самом деле – за-бы-то…

– Как ты… И зачем… Зачем ты пришла сюда? – обескураженно проговорил Сафронов, застыв на пороге.

Между тем прапорщик-выводящий закрыла дверь камеры свиданий, и Сафронову ничего другого не оставалось, как сделать два шага вперед.

– Лучше уйти? Говори прямо, я не обижусь, – отозвалась негромким голосом женщина.

– Надя… – только и произнес Сафронов и тут же прижал ее к себе.

Нет, скорее не прижал, а сам прижался… И тут же отпустил, оглядел ее с ног до головы, точно не верил своим глазам. Надя была одета скромно, по-спортивному. Ее точеной спортивной фигуре могла позавидовать любая юная физкультурница. В Наде чувствовалась сила и одновременно мягкость, даже нежность. И рябинки-оспинки уже не портили лица, Надю просто невозможно было представить без них. А скромная прическа и вовсе шла ей как никакая другая.

– Ты даже не представляешь… – спустя полчаса сказал ей Сафронов. – Я не думал, не ждал… А когда увидел, понял. Только ты и никто другой меня ждать в этих вот стенах мог. Почему мы раньше не встретились?

– Сперва война, – ответил Надя. – Потом ты был женат. Между прочим, на моей лучшей подруге. Потом опять война… Ты хочешь спросить меня про Иру?

– Нет, не хочу, – честно ответил Сафронов.

Теперь уже она обхватила его за плечи и прижалась всем телом.

– Ты всегда была такая неприступная, – проговорил он, в свою очередь, гладя ее сильные, заботливые руки.

– Глупости, – чуть ли не фыркнула Надя. – Просто я мужиков боялась. Правда, не веришь? Просто так, без всякой причины боялась и все… Такая вот дура была!

– Говоря по правде, есть чего бояться… Почему ты тогда в ДРА выручила нас?

– Разве не нужно было делать этого? – вскинула брови Надя.

– Нужно, – кивнул Сафронов.

– Тогда зачем спрашиваешь? – немного обиженным тоном отозвалась Надя.

«Шестое чувство! – мысленно восхитился Сафронов. – Вот чувствует Надя, когда кому-то плохо, и старается помочь… Бывают же еще такие девчата!»

– Я уверена, что ты скоро выйдешь, – произнесла она. – Вот, посмотри!

Она протянула ему целую пачку цветных фотографий. Почти на всех них была запечатлена девочка лет шести с большой остроухой собакой. Девочка то обнимала собаку, то плескалась с ней в речке, то надевала собаке на голову венок из ромашек. На нескольких фотографиях рядом была и Надя.

– Кто это? – спросил Сафронов.

– Это Аня, а это Джек, – ответила как ни в чем не бывало Надя.

«Дочь?!» – мысленно удивился Сафронов. О том, что у строгой, неприступной Иннокентьевны могут быть дети, он слышал впервые. Но решил больше вопросов не задавать. Когда выйдет, сам все увидит.

Когда выйдет…

Надо же – впервые за все время заключения в его сознании возникла эта фраза. Потому что ее произнесла Надя. Да, да, теперь Сафронов был уверен – выйдет. Раз его ждут, по-иному и быть не может.

Надя тем временем прижалась к Сафронову еще крепче, но так, точно не сама искала укрытие и защиту, а собой Сафронова заслоняла. Впрочем, сейчас такие сравнения были неуместны, у них оставалось еще несколько часов, их нельзя было терять на лишние размышления и разговоры.

Гуляла девочка с собакой… Первые строчки этого стихотворения поэта-фронтовика Ваншенкина точь-в-точь повторяли и Надино детство, и ее нынешнюю жизнь. В детстве, кроме собаки, других друзей-подруг у Нади не было. Не сдружились как-то, потому что Надя либо помогала родителям, у которых всегда находились для нее дела, либо пропадала в городе на юношеском стадионе. У зеркала, как другие девчонки, крутиться не любила. Что там в зеркале этом Надя могла увидеть? Оспинки на лице (переболела ветрянкой в пять лет), белесые ресницы, светло-серые маленькие глазки, обычно именуемые поросячьими, коротко подстриженные волосы. В отличие от девчонок-одноклассниц Надя никогда не слышала, что она красивая или хотя бы хорошенькая. Нет, было – пару раз хорошенькой некоторые добросердечные люди называли. Хорошенькими, впрочем, у добросердечных и кошки, и шавки облезлые бывают. Родители же лишний раз по голове не гладили. Как школу окончила, сразу пошло-поехало. Медицинское училище, специальные курсы, Афганистан… Там-то ее впервые и назвали по отчеству, а ей всего двадцать первый год шел. Так и звали с тех пор Иннокентьевной, по-семейному, можно сказать. Только вот у самой Нади семьи до недавнего времени не было. Друзей-подруг опять же… Нет, кое с кем сдружилась в ДРА. Но опять же – скорее приятельскими были те отношения. То ли она себя самой стеснялась, то ли от природы была не слишком коммуникабельна… Ну сходила один раз Надя на танцы. Точнее, на дискотеку в местном доме культуры. Приезжий вокально-инструментальный ансамбль исполнял песню с такими вот точными и близкими для Нади словами: