Оливковая ферма - [66]

Чтобы затащить стол наверх, потребуется как минимум шесть человек, и Хашиа отправляется за своими соотечественниками. Эти вежливые мужчины с застенчивыми загорелыми лицами и черными от табака зубами всегда рады заработать что-нибудь хотя бы на сигареты. Тесной кучкой они поднимаются по склону, трясут нам руки и споро приступают к работе, переговариваясь на гортанном, непонятном языке. Уже через несколько минут наш драгоценный тиковый стол на месте — в тени под раскидистой магнолией, где он, надеюсь, благополучно простоит лет сто. Вспотевшие работники, старательно отворачиваясь от трех красоток, что загорают у бассейна, прикрытые только несколькими веревочками, вежливо отказываются от прохладительных напитков, выстраиваются в очередь за своими пятьюдесятью франками и довольные уходят. Хашиа тоже рад, что дал своим землякам возможность немного подзаработать.

Первой осваивает новый стол Памела: она вперевалку забирается под него и тут же засыпает. Потом появляются щенки, буквально сгорающие от любопытства. Один из них пристраивается по нужде у деревянной ножки, и я с отчаянным криком бросаюсь к нему. Все остальные в ту же секунду, точно испуганные кролики, удирают прочь, но через минуту появляются снова. Они еще неуверенно стоят на лапах, частенько падают на поворотах, но уже не прочь похулиганить: жуют чужие пальцы, норовят забраться вверх по голым, загорелым ногам, вырывают цветы на грядках и везде оставляют грязные следы. Один маленький бандит пытается утащить новую босоножку Анни, та хохочет, но стоит ей на минуту отвернуться, он все-таки крадет обувь и топит ее в пруду. Отыскать босоножку удается только гораздо позже, когда один из карпов всплывает на поверхность с кожаной перепонкой на спине. Только во время кормления эти безобразники ведут себя дисциплинированно — пристраиваются к боку Безимени и сосредоточенно сосут. Она образцовая и заботливая мать, но вид у нее очень усталый.

Мой папа ужасно балует малышей и, стоит мне упомянуть о том, что рано или поздно их придется раздать новым хозяевам, тут же предлагает забрать всех девятерых в Англию. Спасает положение только мама, которая напоминает отцу, что в таком случае щенкам придется несколько месяцев провести в карантине. Ванесса хочет взять себе одного золотисто-коричневого щенка и уже назвала его Виски. С восьмью другими, хотя мы все их и обожаем, придется расстаться.

* * *

Новый стол становится эпицентром всей жизни на «Аппассионате». Во время еды за ним царит веселье и неумолчный шум и гам. Кобальтового и желтого цвета тарелки весело стучат по деревянной столешнице. Мишель подает салат — настоящий шедевр его кулинарного искусства: разноцветные листья — зеленые, красные, полосатые и пятнистые — заправлены оливковым маслом, лимонным соком и чесноком. С легким хлопком из бутылки извлекается пробка, и солнце играет в разлитом по бокалам вине. Когда посреди стола появляется огромная миска с разноцветными фруктами, все уже знают — это сигнал к обеду, и спешат занять места. Из деревни возвращается Хайо, нагруженный теплыми багетами с восхитительно хрустящей корочкой.

Мы пьем, едим и разговариваем на трех языках: английском, французском и немецком. По вечерам на столе зажигаются свечи, и их огонь играет на лицах, раскрасневшихся от вина. Над нашими головами то и дело бесшумно проносятся летучие мыши. Издалека доносится нежная и изысканно сексуальная мелодия «Испанских набросков» Майлза Дэвиса.

Когда родители Мишеля впервые появились в нашем доме, мама прибежала ко мне с вопросом:

— На каком это языке они говорят?

— На немецком.

— Ради бога, не говори отцу!

— Почему? — удивилась я.

— Мы же воевали с ними.

Но здесь, за столом, нет места никаким предубеждениям. Мишель дирижирует разговором, потому что он единственный уверенно говорит на всех трех языках. Его дочери-француженки и племянники-немцы, Юлия и Хайо, тоже способны объясниться на всех трех языках, хотя и не так бегло, а вот нам, англосаксам и ирландцам, должно быть стыдно. Незнание языков сродни бедности, и я твердо решаю, что в ближайшее время займусь изучением немецкого, а также постараюсь вспомнить итальянский и испанский, совершенно заржавевшие без употребления. Некоторые немецкие слова я уже узнаю: например Essen, означающее еду. Другое слово, Schnecken, часто повторяется сегодня вечером и даже вызывает споры, но, кажется, я не слышала его раньше.

— О чем говорит Анни? — спрашиваю я у Мишеля.

— Об улитках.

— Ах, так, значит, Schnecken — это улитки?

Я удрученно вздыхаю. Эти самые улитки причиняют мне немало неприятностей. Все растения буквально усеяны ими. Я собираю их каждое утро, пока не сошла роса, но вечером они появляются снова в еще большем количестве.

— Мама говорит, что она знает, как от них избавиться, и что завтра утром я должен отвезти ее в магазин.

Я поворачиваюсь к Анни, и она кивает.

— А как вы это сделаете?

— Увидишь, — смеется она.

* * *

Наступает следующий день, сухой и жаркий, как раскаленная духовка. На небе ни облачка, в воздухе ни малейшего движения, ни ветерка. Такое зловещее затишье часто предшествует мистралю. С утра мы с папой собираем всех щенков в коробку и везем их к ветеринару на медицинский осмотр. Он заверяет нас, что малыши в отличном состоянии, а кроме того, все они, насколько можно судить в таком нежном возрасте, — чистокровные бельгийские овчарки. Наверное, в тот момент, когда я нашла Безимени, она была беременна всего несколько дней, а может, и часов. Ветеринар соглашается вывесить в окне своей клиники объявление о том, что щенки ищут новых хозяев. Пока мы отсутствуем, Безимени, встревоженная, бегает по участку, разыскивая свой выводок. Одновременно с нами из поездки по магазинам возвращаются Мишель и Анни. Они закупили гору продуктов, для того чтобы прокормить всю нашу ораву, а еще — черный перец. Не одну, а сразу двадцать упаковок! Именно с его помощью Анни и собирается прогнать улиток. Они терпеть не могут перца, объясняет мне она.