Оливия и Смерть - [9]

Приют красоток молодых,

И родина пьянящих роз!

Сладка мне память детских лет,

И каждый камень мне знаком.

Здесь родина, здесь отчий дом,

Прекрасней мест на свете нет.

Невысокий и коренастый, с хитроватым лицом крестьянина, Тео обладал на удивление чистым и звучным тенором и владел им мастерски. Он был актёром от Бога, театр был его жизнью с семнадцати лет, когда он впервые появился на этой сцене в роли Керубино. Даже то, что сегодня Тео был не в духе, расстроенный неудачей жены, не могло заставить его сфальшивить или выйти из образа весёлого повесы, вернувшегося домой после долгих странствий.

Несколько поспешно и деревянно вступил один из "горожан", обращаясь к другому:

– Кто этот юноша? Его не знаю я.

Должно быть, он с товаром прибыл к нам.

А может, снова рекрутский набор?

Гунтер с разгладившимся лицом слушал, как его музыка обретает плоть. Магда опустилась в кресло рядом с Патриком, поэт ободряюще потрепал женщину по руке, чувствуя на её коже влажность слёз.

– Тео молодец, – сказал он. – Знала бы ты, сколько бумаги я перепортил, пока написал эти стихи! А он поёт почти без огрехов, так сказать, сразу на чистовик.

Магда благодарно улыбнулась, но ничего не ответила.

На сцене хор горожан вопрошал у новоприбывшего Бертрама:

– Кем возвратился ты домой -

Героем, в битвах закалённым

Или удачливым купцом?

Прославил ли свой древний род

Или достаток приумножил?

Гунтер остановил действие и сделал несколько замечаний музыкантам и актёрам из хора, затем велел начать с начала. После четвёртого раза он наконец остался доволен и позволил перейти к следующей сцене, где должна была вновь появиться Оливия, на сей раз в паре с Бертрамом. Это была сцена их первой встречи.

Магда спела неплохо, хотя рядом с Тео, который чувствовал себя в своей роли как рыба в воде, она выглядела испуганной. Лоффт терзал обоих где-то около часа, то и дело бесцеремонно вторгаясь в действие и что-нибудь поправляя. Наконец, убедившись, что полного совершенства ему сегодня не добиться, он отпустил их и подошёл к Патрику.

– Уф! – выдохнул он, падая в то же кресло, где до него сидела Магда. – Если так пойдёт и дальше, то к премьере наши бороды совсем поседеют. Ну, пройдоха, что же мы будем делать со Смертью? Сейчас как раз её выход.

Патрик покачал головой и поднялся.

– Не знаю. Возможно, придётся вернутся к первоначальному варианту…

– Это к какому? – раздался рядом с ним знакомый голос. Занятый тем, что происходило на сцене, Патрик совсем забыл про Паблито, который всё это время просидел, изучая брошенный кем-то текст оперы и изредка взглядывая на актёров. Поэт повернулся к приятелю и, чтобы загладить вину, стал поспешно объяснять.

– В первом варианте поэмы Смерть была вполне традиционна – этакое тупое исчадие подземелий, послушное воле Рока, бесстрастное и неотвратимое, как ход фабричной машины. Но потом, когда я услышал музыку Гунтера, мне показалось, что эта музыка достойна гораздо более интересного решения…

Патрик искоса кинул взгляд на музыканта. Тот делал вид, что не прислушивается к разговору, но не смог скрыть, что польщён.

– И что же ты придумал? – заинтересованно спросил Пабло.

– Я уже рассказывал тебе. Я вдруг подумал, что всё должно сложиться иначе. Смерть приходит в этот город вслед за Бертрамом, потому что несколько лет назад он покинул дом с разбитым сердцем и искал возможности умереть. Он хотел смерти, но не нашёл её, а теперь она прослышала о нём и явилась…

– Я прочёл это, – Пабло жестом указал на пачку бумажных листков, оставленных на кресле. Патрик кивнул и, в неожиданно нахлынувшем волнении, прошёлся вдоль пустого ряда.

– Смерть находит Бертрама в доме его отца, где он празднует с друзьями своё возвращение. Она вторгается в весёлый круг и спрашивает Бертрама, готов ли он последовать за ней. Но он смеётся над ней и прогоняет её на глазах у всех… И Смерть мстит ему – уводит с собой Оливию, которую Бертрам успел полюбить.

Молодой поэт остановился и секунду помолчал.

– Скажу тебе честно, мне был малоинтересен Бертрам. Я написал всё это ради Оливии. Она сама уходит за Смертью. Она сама выбирает себе возлюбленного. И этот возлюбленный должен быть стократ привлекательнее Бертрама, на которого она обращает внимание вначале. Но в чём эта привлекательность – я ещё не знаю.

– Понимаю, – отозвался Пабло, и его глаза блеснули.

Гунтер, которого начало раздражать невнимание к его персоне, выбрался из кресла и громко сказал:

– Отдохнули? Продолжим! Следующая сцена – Бертрам и Смерть. Тео, Курц – ваше место в центре. Говард и прочие – возле левой кулисы. Не так близко и не так беспорядочно! Вы же сидите за праздничным столом! Напиться вдрызг вы ещё не успели, так что сделайте весёлые, предвкушающие лица. Смерть появится с правой стороны. Потрудитесь изобразить смущение и даже испуг. Вы ещё не знаете, кто это, но вам уже не по себе. Начали!

Прозвучало вступление праздничного гимна. Актёры на сцене изображали, как они поднимают заздравные кубки, шутят и строят планы на будущее. Между тем внутри разгульной мелодии, напоминавшей неаполитанскую, сначала тихо, потом всё отчётливее, нарастал барабанный ритм, похожий на биение большого сердца. Под конец он стал таким громким, что отдельных голосов уже не стало слышно – и вдруг в возникшую паузу упал резкий звук виолончели. Это было впечатляюще, если говорить о музыке, но на сцене возникла неразбериха. Лица Бертрама и его приятелей выражали скорее растерянность, их взгляды скользили по тому месту, где должна была стоять Смерть, не задерживаясь на нём, и казалось, будто люди с недоумением озираются, что выглядело скорее нелепо, чем устрашающе. Гунтер остановил репетицию.